исходно попросту нет возможности разрушить это эмоциональное тождество – требуется особая рефлексия. Я довольно подробно останавливаюсь на сказанном, поскольку хочу показать, что под понятием архетипа не подразумевается ничего окончательного и что было бы неправильно предполагать, что сущность совести можно свести исключительно к архетипу. Психоидная природа архетипа содержит гораздо больше, чем может быть включено в психологическое объяснение. Это содержание указывает на сферу unus mundus, единого мира, к которому психолог и физик-атомщик приходят разными путями, используя независимо друг от друга некоторые сходные вспомогательные понятия. Первым шагом познавательного процесса является различение и разделение, но на втором шаге происходит объединение разделенного, а объяснение будет удовлетворительным только при достижении синтеза.

853 По этой причине я не мог ограничиться сугубо психологической природой совести, мне пришлось рассмотреть и богословскую ее сторону. С этой точки зрения нельзя предполагать, будто акт совести по самой своей сути может быть исчерпывающе изучен при посредстве рациональной психологии. Мы должны, скорее, отдать предпочтение утверждению, которое делает сама совесть, – что это глас Божий. Такое мнение – не выдумка интеллекта, это первичное утверждение самого феномена: нуминозный императив, которому с древних времен следовали охотнее, чем человеческому интеллекту. Даймон Сократа не был эмпирической личностью Сократа. Совесть как таковая, если трактовать ее объективно, без рационалистических допущений, ведет себя как Бог в том, что касается требований и авторитета, и утверждает, что она есть голос Бога. Это утверждение не может ускользнуть от внимания объективной психологии, которая должна охватывать как рациональное, так и иррациональное. Это утверждение нельзя сводить к вопросу об истине, ибо он в любом случае неразрешим, а по гносеологическим причинам давно устарел. Человеческое знание должно довольствоваться построением «допустимых» моделей, и будет самонадеянно до нелепости требовать большего. Знание не равнозначно вере, а вера не равнозначна знанию. Речь идет о том, о чем можно и нужно спорить, о знании, а не о бесспорной вере, которая с самого начала исключает критическое обсуждение. Часто повторяемый парадокс «знание через веру» тщетно пытается преодолеть пропасть, разделяющую эти понятия.

854 Поэтому, когда психолог объясняет подлинную совесть как столкновение сознания с нуминозным архетипом, он может быть прав. Но придется тут же добавить, что сам по себе архетип, его психоидная сущность, непостижим, что он обладает трансцендентностью, которую разделяет с неизвестной субстанцией психики как таковой. Мифическое утверждение совести о том, что она есть глас Божий, составляет неотъемлемую часть ее природы, основу ее нумена. Это такой же феномен, как и сама совесть.

855 В заключение я хотел бы сказать, что совесть есть психическая реакция, которую можно назвать нравственной, потому что она возникает всегда, когда сознательный ум сходит с пути обычая и нравов или вдруг вспоминает об этом пути. Следовательно, в огромном большинстве случаев совесть означает прежде всего реакцию на действительное или мнимое отклонение от морального кодекса; по большей части она тождественна первобытному страху перед чем-либо необычным, непривычным и потому «безнравственным». Поскольку подобное поведение инстинктивно и в лучшем случае лишь частично рефлексируется, оно может быть «моральным», но не вправе притязать на этичность. Этого права оно удостаивается лишь при рефлексии, когда подвергается сознательному изучению и осмыслению. Это происходит, когда возникает основополагающее сомнение между двумя возможными способами нравственного поведения, то есть в конфликте долга. Такой конфликт можно «разрешить» только путем подавления одной нравственной реакции, над которой до сих пор не задумывались, в пользу другой. В этом случае моральный кодекс будет бесполезен, и судящий разум окажется в положении буриданова осла между двумя охапками сена. Лишь творческая сила этоса, выражающая цельного человека, может вынести окончательный приговор. Как и все творческие способности человека, этос эмпирически обусловливается двумя факторами – рациональным сознанием и иррациональным бессознательным. Перед нами частный случай того, что я назвал трансцендентной функцией, которая отражает практическое взаимодействие сознательных и бессознательных содержаний – или, говоря богословским языком, разума и благодати.

856 В задачу психологического понимания не входит расширение или сужение понятия совести. «Совесть» в обычном употреблении слова означает осознание того фактора, который в случае «чистой совести» утверждает, что решение или поступок соответствует нравственности, а в противном случае осуждает его как «аморальный». Этот взгляд, проистекающий из нравов и обычаев, можно с полным основанием считать «моральным». От него отличается этическая форма совести, которая возникает, когда сталкиваются друг с другом два решения или способа действия, оба признанные нравственными и поэтому «должные к исполнению». Тут не поможет моральный кодекс, потому что эти истории по большей части индивидуальны, и требуется суждение, которое нельзя назвать собственно «моральным» или соответствующим обычаю. Решение не располагает обычаем, на который оно могло бы опереться, и вступает в силу иное правило: суждение исходит не из традиционного морального кодекса, а из бессознательной основы личности – так сказать, из пучины темных вод. Правда, эти конфликты долга часто и очень удобно разрешаются в соответствии с обычаем, то есть за счет подавления и вытеснения одной из противоположностей, но так бывает не всегда. При достаточной добросовестности конфликт доводится до конца, благодаря чему принимается творческое решение, порожденное констеллированным архетипом и обладающее той непреодолимой властью, которую справедливо характеризовать как глас Божий. Природа такого решения соответствует глубочайшим основам личности, а также ее целостности; оно охватывает сознательное и бессознательное и поэтому превосходит эго.

857 Итак, понятие и явление совести содержат, если рассматривать их с психологической точки зрения, два принципиально отличных фактора: с одной стороны, это память об обычаях и желание ими руководствоваться, а с другой стороны, это конфликт долга и его преодоление путем создания третьей точки зрения. Первый фактор отражает нравственную, а второй – этическую составляющую совести.

XVII. Добро и зло в аналитической психологии[539]

858 Хочу искренне поблагодарить профессора Зайферта[540] за подробное разъяснение проблемы тени. Вы просите меня добавить кое-что от себя, и я охотно соглашаюсь, но предупреждаю, что речь пойдет о чисто эмпирической стороне добра и зла, с которой терапевт имеет дело как с конкретным фактом. Должен признаться, что всегда испытываю трудности при обсуждении проблемы добра и зла с философами и богословами. У меня складывается впечатление, что они рассуждают не о самом явлении, а лишь о словах, о понятиях, которые обозначают это явление или связаны с ним. Мы вообще склонны обманываться словами, мы подменяем словами действительность. Люди говорят со мной о зле и добре и предполагают, будто я знаю, что это такое. Но я этого не знаю. Когда кто-то говорит о добре и зле, он имеет в виду