– сугубо практические. Разумеется, меня интересует и философская их сторона, однако ею никого не соблазнишь (aber damit lockt man keinen Hund hinterm Ofen hervor[550]). Реальность добра и зла присутствует во всем, что происходит с человеком, и все эти события слишком велики для обычного человека, если воспринимать каждое решение так, словно это вопрос жизни и смерти. Все события подобного рода человек относит к нуминозным, независимо от того, как он их для себя определяет: как божественные, дьявольские или просто как перст Судьбы. В мире действует нечто более сильное, нежели мы сами, нечто непобедимое, и ему приходится противостоять. Беда в том, что нам привычно обдумывать задачи и затруднения до тех пор, пока все не станет ясно, как дважды два четыре. Но в повседневности, увы, так не получается, мы не можем принять принципиальное решение, что всегда и везде будем действовать так-то и так-то. Мечтать об этом неправильно, так же как неправильно принимать свои действия за законы природы, неизменные повсеместно. Обычная мораль в точности следует классической физике: она привержена статистической истине и статистической мудрости. Современный физик, конечно, знает, что причинность – это статистическая истина, но на практике неизменно уточняет, какой именно закон природы верен в конкретном случае. Так же все устроено и в области морали. Мы не должны впадать в заблуждение и полагать, будто изрекли какую-то абсолютную истину, высказав свое суждение о конкретном случае добра или зла. (А нам зачастую приходится выносить суждения, таков жребий человеческого рода). Не спорю, порой мы в состоянии рассудить правильно и попасть в точку. Но считать наши суждения абсолютно верными и непогрешимыми – верх нелепости, ведь это означало бы, что мы хотим уподобиться Божеству. Даже тот, кто совершает некий поступок, нередко сам не различает его внутренних нравственных качеств, суммы всех сознательных и бессознательных мотивов в его основе; что уж говорить о тех, кто судит о поступке, наблюдая со стороны, кто опирается на внешний облик, а не на познание глубочайшей сущности. Кант справедливо требовал от индивидуума и от общества отринуть «этику действия» и перейти к «этике убеждения»[551]. Но заглянуть в пучину убеждения, стоящего за поступком, может лишь Господь. Поэтому судить о том, каково добро или зло in concreto[552], надлежит крайне осмотрительно и смиренно: не пристало мыслить аподиктически[553], как если бы мы могли заглянуть во все, даже темнейшие уголки мироздания. Представления о морали, между прочим, расходятся ничуть не меньше, чем мнения о деликатесах у эскимосов и европейцев.

872 Могут возразить, что моя установка предельно эмпирична, но это и требуется, чтобы найти решение нашей задачи. Когда наблюдаешь за тем, как ведут себя люди, сталкиваясь с обстоятельствами, которые подлежат этической оценке, поневоле осознаешь вот какую странность: люди, оказывается, замечают то и другое, постигают не только собственную моральную неполноценность, но и – автоматически – свои хорошие качества. Они обоснованно утверждают, что не могут быть настолько уж дурными. Столкнуть индивидуума с его тенью – значит показать ему его собственный свет. Едва испытав несколько раз, каково судить о противоположностях, индивидуум начинает понимать, что имеется в виду под «самостью». Тот, кто зрит одновременно свою тень и собственный свет, видит себя с двух сторон – и встает, так сказать, посередине.

873 В этом-то и кроется тайна восточного отношения к жизни: наблюдение за противоположностями учит восточного человека постижению особенностей майи[554]. Реальность приобретает иллюзорный, если угодно, блеск. За противоположностями и в самих противоположностях прячется истинная реальность, которая видит и воспринимает целое. Индийцы называют это атманом[555]. Размышляя о себе, мы можем сказать: «Я тот, кто говорит о добре и зле» – или, лучше: «Я тот, через кого говорят о добре и зле. Нечто внутри меня, приверженное принципам, использует мой голос как средство выражения. Оно говорит через меня». Именно это нечто в Индии называют атманом, то есть тем, что, выражаясь образно, «дышит» из человека. Это качество присуще всему на свете, ибо «дышит» не только индивидуальный атман, но и Атман-Пуруша[556], универсальный Атман, или пневма. Мы же употребляем слово «самость», которая противопоставляется ничтожному эго. Из сказанного мною очевидно, что самость – не просто чуть более сознательное или усиленное «я», как можно предположить по определениям «самосознающий», «самодовольный» и пр. Под самостью подразумевается качество, которым наделены все живые существа, подобное атману или Дао. Это психическая целостность.

874 Было бы несправедливо обвинять меня в том, что я творю новое «имманентное Божество» или «заместителя Бога». Будучи эмпириком, я эмпирически доказываю существование целостности, стоящей выше сознания. Сознание воспринимает эту высшую целостность как нечто нуминозное, как tremendum или fascinosum. Как эмпирика, меня занимает лишь эмпирический характер этой целостности, которая сама по себе, с онтологической точки зрения, не поддается описанию. Эта «самость» никогда и ни при каких обстоятельствах не замещает Бога, хотя и способна, возможно, служить сосудом для божественной благодати. Подобные недоразумения возникают вследствие предположения, будто я – нерелигиозный человек, который не верит в Бога и которому нужно указать путь к вере.

875 Из истории индийской философии мы знаем, что в Индии тоже исправно предпринимались попытки не отождествлять атмана с монистически понимаемым Брахманом (Абсолютной Основой всего сущего) – например, это утверждали Рамануджа, в отличие от Шанкары, и бхакти-йоги[557]; Ауробиндо[558] считает, что современный индиец настолько далеко отошел от бессознательности и настолько приблизился к осознанности, что для него Абсолют попросту не может иметь черты бессознательной, безличной космической силы. Но эти вопросы уже не для чистого эмпирика. Как эмпирик, я могу, по крайней мере, установить, что человек с Востока, как и человек с Запада, вырывается из тенет майи, возвышается над игрой противоположностей через постижение атмана, «самости», высшей целостности. Он знает, что мир состоит из тьмы и света. Мы способны одолеть их, только освободившись, только созерцая то и другое и тем самым заняв среднее, промежуточное положение. Лишь в этом положении мы неподвластны произволу противоположностей.

876 У нас ложное представление о Востоке[559]. С Востока, кстати, к нам пришел шутливый вопрос: кому требуется больше времени, чтобы спастись, – тому, кто искренне любит Бога, или тому, кто Его ненавидит? Естественно, мы ожидаем, что человеку, который ненавидит Бога, понадобится гораздо больше времени. Но в Индии говорят: если кто-то любит Бога, нужно семь лет, а вот если он ненавидит Бога – всего три года. Ибо тот, кто ненавидит Бога, думает о Нем намного больше. Какая безжалостная