грозит. Если я добьюсь успеха, это будет, полагаю, отменное терапевтическое достижение. Но позднее становится понятно, что для него – если он не последовал моему совету – было правильно испытать угрозу на себе. Спрашивается, а не суждено ли ему было ощутить близость смерти? Если бы он ни на что не отважился, если бы не поставил на кон свою жизнь, то, может быть, лишил бы себя важнейшего жизненного опыта. Отказавшись рисковать жизнью, он, следовательно, никогда бы не обрел ее во всей полноте.

866 Так что в вопросе различения добра и зла терапевт может лишь надеяться, что правильно понимает факты (полная уверенность тут, разумеется, невозможна). Будучи терапевтом, я ни в каком конкретном случае не могу подходить к проблеме добра и зла философски; мой подход – чисто эмпирический. Правда, эмпирическая позиция вовсе не означает, что я релятивизирую добро и зло как таковые. Мне предельно ясно видно, что вот – зло, но парадокс как раз в том и заключается, что для конкретного человека в конкретной ситуации на конкретном этапе развития это зло может быть благом. Наоборот, добро в неподходящий момент времени в неподходящем месте может оказаться худшим из возможных зол. Будь иначе, жизнь существенно упростилась бы – сделалась слишком простой. Если я не выношу априорных суждений и приглядываюсь к фактам, не окружая их вымыслами, то не всегда знаю заранее, что для больного хорошо, а что плохо. В лечении нужно учитывать множество факторов, значение которых еще скрыто от нас, они словно прячутся в тени и только позднее свет рассеивает эту мглу. Скрытое «в тени» Ветхого Завета предстает в Новом Завете в свете истины.

867 Так обстоит дело и в психологии. Самонадеянно думать, будто мы всегда можем сказать, что хорошо, а что плохо для пациента. Возможно, он знает, что то-то и то-то действительно для него плохо, но все равно делает это, а потом страдает от угрызений совести. С терапевтической, то есть эмпирической, точки зрения это может быть очень хорошо для него. Возможно, ему придется испытать на себе силу зла и соответственно «претерпеть», ибо только так он сможет отказаться от своего фарисейского отношения к другим людям. Быть может, судьбе, бессознательному или Богу – называйте как хотите – пришлось как следует его стукнуть, втоптать в грязь, потому что лишь подобный суровый опыт способен заставить прозреть, вырвать из тенет инфантильности и сделать человека более зрелым. Откуда индивидууму знать, что он нуждается в спасении, если он совершенно уверен, что ему не от чего спасаться? Он видит собственную тень, излом собственной жизни, но отводит взгляд, не пытается бороться с собой, не ищет согласия с собою, ничем не рискует – зато хвастается перед Богом и ближними своими незапятнанными одеждами, чистотой которых на самом деле обязан исключительно своей трусости, своему регрессу, своему сверхангельскому перфекционизму. Вместо того чтобы устыдиться, он встает в храме в первые ряды и твердит: «Боже! благодарю Тебя, что я не таков, как прочие»[546].

868 Такой человек думает, что он в своем праве, поскольку знает, что плохо, и избегает подобных действий. В итоге он никогда не удовлетворяется содержанием своей жизни и ведать не ведает, от чего нужно его спасать. Даже апокрифическое изречение: «Человек! Если ты знаешь, что делаешь, ты благословен, но, если не знаешь, ты проклят как преступивший закон»[547] дает нам всего-навсего половинный шанс. Человек, творящий зло и сознающий свои действия, может рассчитывать на конечное спасение, но сначала должен очутиться в аду. Ведь совершенное зло, даже если оно осознавалось, все равно остается злом и ведет себя соответственно. Но не сделай ты этого шага, не пойди ты по этому пути, может быть, это был бы психический регресс, шаг назад в твоем внутреннем развитии, зрелое проявление детской трусости. Ошибается тот, кто уверен, что, «зная себя», защищается или спасает себя от греха; напротив, он погружается в греховность. Впрочем, упомянутое изречение настолько парадоксально, что оно страшно возмущает наши обыденные чувства. Церкви же известно об этом парадоксе, недаром она учит о felix culpa[548] наших прародителей (в литургии в канун Пасхи). Не согреши они, не было бы felix culpa, которое привело в результате к еще большему чуду искупления. Тем не менее, зло остается злом. Выход один – приучать себя мыслить парадоксами.

869 Мы, люди, сами того не желая, исправно попадаем в ситуации, в которых великие «принципы» впутывают нас в хитросплетения, а Господь предоставляет нам возможность самим искать выход. Иногда с Его помощью открывается четко видимый путь, но в условиях сурового выбора индивидууму нередко кажется, что все благие духи его бросили. В критических ситуациях герой всегда без оружия, и в такие мгновения, как перед смертью, мы осознаем всю неприглядность этого факта. Никто не знает и не может знать дальнейшего развития событий. Тысячи поворотов судьбы внезапно выводят в подобный тупик. Символически этот путь представлен в сцене схватки Иакова с ангелом у брода[549]. Человек просто вынужден стоять на своем. В такой ситуации сама жизнь заставляет реагировать всей своей человеческой цельностью. Вполне может выясниться, что уже нет возможности блюсти букву нравственного закона. Отсюда начинается глубинная личностная этика – в жестоком столкновении с Абсолютом, в выходе на путь, осуждаемый нынешней моралью и блюстителями закона. Но все же он чувствует, что никогда не был более верен своей сокровенной природе и своему призванию, следовательно, стал предельно близок к Абсолюту, ибо он одини Всеведущий прозревали текущую ситуацию изнутри, тогда как судьи и прочие осуждающие видят ее только снаружи.

870 Известна история о молодом человеке, достигшем совершеннолетия. Отец сказал ему: «Тебе исполнилось двадцать лет. Обычные люди придерживаются Библии и слушаются священника. А те, что поумнее, соблюдают уголовный кодекс (Strafgesetzbuch)». Иными словами, он пытался растолковать сыну, что тот очутился в промежутке между «официальной» религией и гражданской моралью. Когда твоя собственная совесть сталкивается с этими установлениями, начинают приниматься наиболее личные этические решения – с полным осознанием творческой свободы, которая позволяет соблюдать моральный кодекс или его отвергать. Например, я могу вообразить такое положение дел, когда, чтобы сохранить профессиональную тайну, мне придется солгать. Бесполезно уклоняться от этого решения под предлогом того, что я «нравственный» человек. К черту (zum Teufel) такое самоуважение!

871 Я рассказываю все это для того, чтобы прояснить на практике собственную установку. С моей точки зрения, нет ли малейшей потребности в том, чтобы обсуждать все это философски. Для меня перечисленные вопросы