Я уже произнес первые слова своей лжи, когда взгляд мой случайно упал на строчку, написанную рукой Тутайна: «Аниас, каким я его увидел — —». Я замолчал, чтобы придумать себе какое-то менее поверхностное оправдание. Но все гости теперь торопились поделиться собственными соображениями.

Льен сказал:

— Я в таком искусстве не разбираюсь. Такая правдивость, вы уж простите, кажется мне не вполне приличной.

— А ведь нарисовано замечательно, — сказал Зелмер.

— Нетрудно представить себе, что человек имеет именно такой облик, — сказал Карл Льен. — Да это и в самом деле так. Нас этому учат в школе. Рисунок даже не особенно натуралистичен.

— Если не ошибаюсь, это называется сюрреализмом или веризмом{323}, — сказал Олаф Зелмер. — Я где-то читал о таком. Похожие рисунки, которые я видел до сих пор, мне по большей части не нравились; но в этом чувствуется какое-то величие, он сразу врезается в память… У мастеров эпохи барокко, прежде всего у Микеланджело, есть рисунки, где поверхность человеческого тела — на бумаге — так наполнена светом и тенями, что мышцы кажутся набухшими, будто они вот-вот лопнут; живот и грудь сплошь состоят из выпуклостей и углублений, так что смотрящий невольно вспоминает о запрятанных под кожей кишках… Замечу еще, что в эпоху Ренессанса создавалось бессчетное количество кариатид и атлантов, чьи тела тоже изобилуют выразительной плотью… А на этом рисунке удивительным образом непосредственно изображены те самые формы, о наличии которых мы лишь догадываемся, рассматривая работы Микеланджело. — Он повернулся к Карлу Льену, чтобы опровергнуть высказывание его отца:

— Возражения нравственного порядка в данном случае просто неуместны.

Теперь снова раздался возглас госпожи Льен:

— Ах нет, это же наш друг Хорн! Здесь прямо так и написано. Аниас: это ведь и есть наш маэстро. Так его называл Тутайн. Это в самом деле чудовищно!..

— Почему же? — спросил ее сын Карл.

— Нет, я бы не хотела, чтобы меня так нарисовали, — упорствовала она.

— Тебе незачем воспринимать это в персональном плане, — сказал ветеринар.

— Он ведь даже не знает, действительно ли его друг так выглядит… — возмущалась госпожа Льен.

— Анатомия учит нас, что формы внутренних органов соответствуют определенным стандартам; то есть можно считать, что они нам известны, — попытался Льен успокоить ее.

— Тут нет никакого повода для волнений, — решился я наконец вставить слово. — Просто у Тутайна не нашлось другого натурщика. Вот он и сделал натурщиком меня, благо я всегда был поблизости.

— Значит, вы изображены и на том рисунке с мужским торсом, что висит на стене? — спросил Зелмер.

— Да, но та работа более поздняя, — сказал я. — На рисунках, хранящихся в этой папке, вы еще много раз меня увидите. Однако здесь есть, помимо меня, и зеркальное отражение Тутайна. И руки Адле{324}… и купающийся Рагнваль…

— А кто они, эти двое? — полюбопытствовала госпожа Льен.

— Норвежские деревенские парни, — ответил я.

Аякс, пока все смотрели на рисунок, вытащил его из папки и, держа вертикально, поднес к глазам.

— Великолепная работа, — сказал он. — Но что, интересно, думал этот Тутайн, когда рисовал такое?

И осторожно унес лист в мою комнату. Позже я обнаружил его на своей кровати.

Следующий рисунок увлек мысли присутствующих в иные сферы. Перед нами предстали черные воды уррландского фьорда.

— Не правда ли, как печально… — вздохнула госпожа Льен. — Наверняка это Норвегия. Точно Норвегия, моя родина! Ах, Норвегия хороша… Норвегия — красивейшая страна в мире. И люди, люди Норвегии другие, чем в других местах… Они лучше. Может, и не лучше, но простодушнее.

— Мама, — перебил ее Карл Льен, — ты бы лучше держала эти мысли при себе.

— Ты не понимаешь, Карл, — ответила та, — потому что наполовину пошел в отца.

— А вот и один из таких простодушных нелюдей, — сказал я, вытягивая лист с изображением Рагнваля.

— Разве он не прекрасен?!! — воскликнула госпожа Льен, не помня себя от воодушевления и едва ли успев вглядеться в живые линии на рисунке.

— Мама, ты ведь видишь, что это самый обычный парень, — сказал Карл Льен. — Ты даже не знаешь, действительно ли он вырос в Норвегии. Да он и не особо отличается от своих сверстников в наших краях. Ты просто пристрастна. Тебе говорят: это Рагнваль, или Адле, или Коре, или как их там еще зовут, и ты сразу вскрикиваешь от восторга. У него не написано на животе слово «норвежец»…

— Карл, — оборвал его Льен, — не надо смеяться над матерью.

— Но ведь легко убедиться, — продолжал Карл Льен, — что какой-нибудь негр не менее совершенен. Что он выглядит ничуть не хуже.

— Этот парень необычайно красив, — с торжеством настаивала госпожа Льен.

— Телесная красота повсюду в мире дает человеку огромные преимущества, — сказал Льен. — Так что без слов «норвежец» и «негр» вполне можно обойтись.

Мало-помалу гости пересмотрели все листы, и каждый на свой лад восхищался рисунками или находил в них какие-то недостатки. Аякс, руководствуясь своим надежным инстинктом, разложил большинство портретов с натуры на две стопки. «Это ты. — А это Тутайн». Так он их делил.

— Он действительно был так хорошо сложён, каким изобразил себя? — спросил Аякс.

Наша способность помнить — хрупкая штука. Я уже забыл, что в папках хранится много сотен работ: беглых набросков и изысканно тонированных рисунков тушью; охряных акварелей; сделанных перед зеркалом карандашных автопортретов — наполовину истершихся, со шрамами и шраффировкой. А главное, я забыл саму запечатленную в портретах реальность: этот раз и навсегда заданный базовый внешний облик, раскрой пропорций, пластическую форму тела… И внезапно произошло чудо воскрешения. Из сотен склепов одновременно он поднимался навстречу мне: Тутайн. На некоторых листах оживала только рука, мимолетная тень головы или верхней части корпуса; с других поднимался он весь, неотразимый в своей телесности: этот человек, рожденный уборщицей, но наделенный безупречной красотой — как какой-нибудь негр или как норвежец Рагнваль; он: Альфред Тутайн из Ангулема, чей труп мы недавно похоронили на дне моря, в чьи жилы когда-то была закачана часть моей крови… — Я едва сдерживал слезы.

— Он был хороший человек, он хотел добра… — сказал я Аяксу, — и отличался удивительно приятным телосложением…

Аякс заметил слезы у меня в глазах. Он прикрыл зримый образ моего друга другим листом, на котором была изображена девушка, — беглым эскизом, запечатлевшим переживание радости. Молодая крестьянка, обнаженная выше пояса, на опушке леса, — Тутайну она встретилась в первую пору нашего пребывания в Халмберге.