молоко он пил впервые и от усталости не мог понять: нравится ему или нет. Как-то незаметно на столе появился пирог с вареньем, ещё что-то.

Эркин дожевал пирог, толкнул под столом Андрея. Тот кивнул и вытряхнул в рот последние капли из стакана. Кивнул и Миняй.

Встали из-за стола они одновременно.

– Спасибо хозяевам за ласку и почёт, – поблагодарил за всех Миняй.

– Вам спасибо за помощь, – встал и Колька, ссадив на землю Колобка.

И неожиданно для Эркина, шагнув вперёд, крепко обнял Миняя, затем его и Андрея.

– Спасибо вам… спасибо…

– Ладноть тебе, – буркнул, скрывая смущение, Миняй. – Бывайте здоровы, айда, мужики, время позднее.

– Айда, – согласился Андрей. – До свидания всем. Мама Фира, пирог потрясный, в жизни бы не ушёл, да на работу надо.

– До свиданья, – улыбнулся Эркин, легонько подталкивая Андрея.

Вроде только пришли и сидели недолго, а уже вечер к ночи прислоняется. Старый город затихал, готовясь ко сну, и, когда они подошли к переезду, сзади стояла ночная тишина, хотя небо ещё светло-синее.

– Ну что, – Миняй с улыбкой посмотрел на зевающего Андрея, – какое время? Детское? Или как?

Андрей ещё раз зевнул.

– Время какое, спрашиваешь? А перед сменой.

Миняй рассмеялся.

– Вывернулся, паря. Ты завтра в какую?

– А, как и вы, в первую.

Новый город догуливал выходные, мостовые и стены домов отдавали накопленный за день жар. По-прежнему ровным размеренным шагом уже при фонарном свете они добрались до «Беженского Корабля». Миняй протянул руку Эркину.

– Ну, до завтра, Мороз.

– До завтра, – ответил Эркин.

Улыбчиво кивнул Андрей, и они разошлись.

Молча поднялись по лестнице, вошли в тихий, уже спящий коридор. У своей двери Эркин полез в карман за ключами, но дверь распахнулась сама, и Женя обняла их, сразу обоих, и буквально вдёрнула в квартиру.

– Наконец-то… всё в порядке, да? Сейчас чаю… поедите… – быстро говорила она, целуя обоих.

– Женя, – Эркин с трудом вклинился в её скороговорку, – сейчас в душ и спать, мы сыты, правда.

– Точно, братик.

Андрей сгрёб их мешки, куртку Эркина и забросил всё в кладовку.

– Завтра разберу. Женя, спасибо, но только спать.

– Завтра в первую, Женя, – виновато сказал Эркин и поцеловал её в щёку.

– Да, – сразу кивнула Женя. – Да, конечно.

Расстёгивая на ходу рубашку, Андрей прошёл мимо них в ванную.

– Братик, догоняй.

– Да-да, Эркин, иди, конечно, – Женя ещё раз поцеловала его и легонько подтолкнула в спину.

Андрей уже ухал и кряхтел под душем. Эркин быстро разделся и, осторожно раздвинув занавеску, чтобы не набрызгать, протиснулся в щель.

– Эркин, ты? – Андрей яростно намыливал голову.

– Да, я. Подвинься.

Горячие сильные струи били их по головам и плечам, разлетаясь брызгами и от занавески снова на них.

– Ох, хорошо-о! Играться не вздумай!

– Отстань. Помять тебя?

– Нет, спасибо, брат. Завтра, ладно?

– Ладно.

Они, несмотря на тесноту, всё-таки потёрли друг другу спины и выключили воду.

– Ох, щас завалю-усь…

– На смену не проспи.

– Да ни в жисть, братик. Готов? Открываю.

Андрей щёлкнул задвижкой на двери.

В квартире тихо и темно, только под дверью спальни узкая светящаяся полоска. Эркин машинально, засыпая на ходу, повернул задвижку на двери, сбросил халат на пуф и лёг. Женя сразу отложила на тумбочку со своей стороны журнал, выключила лампу и повернулась к нему.

– Устал, милый? Спи, Эркин, спи, мой родной.

И уже во сне Эркин ответил:

– Ага, Женя, я сплю.

Женя тихо засмеялась, целуя его в щёку и в висок, погладила по груди. Эркин протяжно вздохнул и улыбнулся, не открывая глаз.

Тетрадь семьдесят вторая

122 год

Лето

Россия

Царьград

Конец июля выдался дождливым, чему Майкл, как и остальные парни, радовался. В жару учиться, да ещё экзамены сдавать уж слишком тяжко. И так времени ни на что не хватает, от работы же их никто не освободил, дыхнуть некогда, а если б ещё и жара… Но вот всё позади: и экзамены, и выдача аттестатов, и дожди, как по заказу, кончились. Голубое, промытое дождями, блестящее, как кафель – а ну его, хотя вроде уже привыкли, и не боятся, но всё равно не слишком приятно – небо, сочная, словно заново живущая листва…

В первый же выходной после экзаменов Майкл поехал в Царьград. Собирались ещё парни, но каждый сам по себе и за себя. И теперь он сидел за столиком кафе-мороженого и не так ел, как разглядывал город. Красные черепичные и серебряные цинковые крыши домов, между ними зелёные кудрявые кроны, шпили и купола церквей и дворцов. Крепостной холм – самый высокий, да, правильно, Царьград – город на семи холмах, а холмы? Крепостной, Царский, Лесной, Лысый, Галочий, Сухов и… да, правильно, Ишкин холм. Сколько всего он за этот месяц вызубрил, аж голова пухнет и трещит. А вот дальше-то что? И вроде бы, всё ясно и думать не о чем. Месяц каникул и с сентября снова в школу, уже в трёхлетнюю, чтобы иметь полный аттестат. Ну, этого ему на три года во как хватит, а потом? Техникум? Институт? Университет? А зачем?

Народу в кафе немного: день-то будний, а туристы сюда по вечерам заходят, чтобы столицей в огнях полюбоваться и поговорить, что вот кончилась война, затемнение до самого конца держали и как хорошо. И закат, говорят, отсюда самый красивый.

Майкл не спеша доел мороженое и, оставив на столе деньги, встал. Сейчас, может, сходит в кино или просто погуляет, ни в одежде, ни в чём ещё он не отличим, разве только… цветом, но тут уж ничего не поделаешь, он – не мулат, не трёхкровка, а негр, чёрный. Но… но здесь это не опасно. Попыталась их как-то местная шпана зацепить, так обошлись без милиции, наглядно, нет, наглазно и позубно объяснили, что драться мы умеем и нас лучше не цеплять. Теперь в упор друг друга не замечаем. И здесь, парни рассказывали, было пару раз, и так же обошлось.

По крутой полутропе-полулестнице он спустился с Крепостного холма к мостику через ров. По прозрачно-чёрной воде важно плавали белые лебеди и шныряли неброские утки. Рассказывали, что птицы здесь исстари, и даже в войну, когда было голодно, птиц никто не трогал, рыбу только на удочки, да, ловили, а птицы так и жили себе. Майкл остановился и так постоял, облокотившись на перила. Птицы подплыли, ожидая подачки, но у него ни хлеба, ни печенья с собой нет, и они быстро перестали его замечать. Воду рябило, и разглядеть своё отражение он не мог, да и не