и стал поправлять огонь.

– Кулеш на вечер, – согласился Миняй. – Сейчас охолонем чуть и тюрю заведём. Мороз, ты квас куда поставил?

– Под курткой, – Эркин встал и потянулся, сцепив руки на затылке. – Андрей, айда, умоемся.

Андрей со вздохом перевернулся на живот, отжался на кулаках и встал.

– Не шевелится только мёртвый. Айда. Кольк, берём Миняя и пошли.

– Я т-те возьму, – рыкнул Миняй, но к ручью пошёл.

И, хоть ворчал, что мужики уже, а как мальцы, дети малые, но и поплескался и повозился со всеми. Особо не выкупаешься: воды по колено, и как лёг – так запрудил, но даже просто смыть пот и охладить лицо – уже хорошо. Мокрые, на ходу обсыхая под палящим солнцем, они поднялись к кустам и сели полудновать.

– А ты чего это тюрей назвал? – Андрей облизал ложку. – Это же окрошка.

– Хрен, как ни назови, малиной не станет, – заржал Колька. – Лопай, что дают, и не спрашивай.

Миняй хмыкнул.

– Оно-то так и не так. Тюря, если по-взаправдашнему, так это хлеб с водой и луком, да посолить ещё, а окрошка, она на квасе, да с овощами, но на покосе тюря положена.

– Тюря так тюря, – покладисто согласился Андрей, подливая себе квасу. – Ох и хорош квасок, никогда такого не пил.

– С устали да голоду, всё сладко, – усмехнулся Миняй.

Солнце прямо над головой, ветер стих, душно пахнет вянущей травой, а это что?

– Перепёлка детей скликает, – Миняй заметил, что Эркин прислушивается к птичьему посвистыванию из травы. – Неужто не слыхал?

– Слыхал, – улыбнулся Эркин, – но не знал.

– Чудно, – Миняй удивлённо покачал головой, – Ты ж… – и оборвал, не закончив фразу.

Эркин не ответил. Неважно, что подумал Миняй, что он индеец, или что был скотником, пастухом и должен был бы это знать, а вот… но что есть, то есть, да, он слышал, ещё там в Алабаме, и видел, и птиц, и следы звериные, и жуков всяких, и бабочек, и травы разной насмотрелся и даже напробовался, но не надзирателей же спрашивать, а рабы и сами не знают, и не до того им. Чего сожрать нельзя, о том и речи нет.

Тени было не так уж много. Голову ещё спрячешь, а остальное… уж как получится. Совсем издали протяжное, слов не разобрать, пение. Миняй кряхтит, зевает и крестит рот, мерно дышит мгновенно заснувший Колька, ну да, он-то крутится побольше их, и работа, и хозяйство – всё на нём. И Андрей засопел. Эркин вытянулся, привычно закинув руки за голову, закрыл глаза. Рубашку он, как и остальные, просто подстелил себе под спину, чтоб не наколоться случаем…

…Солнце над самой головой, два взмаха и опять поправляй косу. Прогон прошли и бегом к граблям, перевернуть подсохшее, и опять к косам.

– Чище коси! Опять оставил!

Плеть без щелчка ложится на тело, Зибо глухо вскрикивает от боли. Сволочь Грегори, ну, чего цепляется, трава уже совсем под косу не ложится, да и он следом идёт, прихватил бы этот пучок. По спине Зибо медленно ползёт вниз красная струйка. Сволочь надзирательская, сейчас мухи налетят, они на кровь падкие, а ни отмахнуться, ни прикрыться…

…Эркин вздохнул, не открывая глаз. Хоть и спрятал голову в тень, а солнце всё равно просвечивает…

…И в самую жару Грегори не дал им отдохнуть, погнал на дойку, на пастбище. Так ломило всё тело, что даже есть не хотелось. Они с Зибо ходят от коровы к корове с подойниками, надоенное относят к тележке, выливают в бидоны и снова к следующей корове. У тележки сидит на корточках Губач, голодными глазами провожает каждое ведро. Но Грегори рядом, стоит и плетью пощёлкивает, и встал, сволочь белая, так, что всех сразу видит, не отхлебнёшь.

– Управились, навозники! – Грегори оглушительно свистит в два пальца. – Давай, Пит!

К ним подъезжает верховой надзиратель.

– Готово, Грегори?

– Гони.

Надзиратели ещё о чём-то болтают и ржут, но он уже не слушает. Попить бы. Есть уже не хочется, хоть бы рот сполоснуть.

– Пошли! – щелчок плети.

Губач ведёт лошадь с молочной повозкой, рядом едет Пит, а им… новый щелчок указывает дорогу…

…Эркин рывком сел, потёр ладонями лицо. И чего эта дрянь в голову лезет?! Размяться бы сейчас, ну, хоть потянуться как следует. Он встал и спустился к ручью, плеснул в лицо и на плечи воды, прополоскал рот. Ну вот, теперь потянуться – и порядок. Эркин, проверяя себя, оглянулся… нет, спят. Он быстро снял джинсы, оставшись в трусах, и стал разминаться, растягивая суставы. Что его увидят, он особо не беспокоился. Миняй и Колька его… гимнастику уже видели, он ведь после каждой смены в бытовке немного тянется, а от Андрея у него тайн нет. Да, теперь нет.

Эркин счастливо рассмеялся, выгибаясь на арку.

– Ну, ты даёшь, Мороз, силы, что ли, девать некуда, – засмеялся за его спиной Колька.

– Ну, коли так, – Миняй шумно зевнул. – Айда косить.

– Айда, – согласился, выпрямляясь, Эркин. – Андрей, вставай.

– Ага-а, – протяжно зевнул Андрей.

Жаркий запах вянущей на солнце травы, щекотные струйки пота по спине. Все уже втянулись, приспособились. Косы Миняй и Андрей поправили, подточили. Пока солнце высоко, ещё раз переворошили скошенное, чтоб как следует провяло, а уж тогда сгребать, а как тени поползли, взяли косы.

– Что за сегодня смахнули, то сгребём, а это уж завтра, – водит косой Миняй.

– Как скажешь, командир! – хохочет Колька.

– То-то, – Миняй горделиво подкручивает воображаемый ус.

Признали его главенство. И Кольке подмога: такую махину сработали, всё зимой сено не покупать.

Трава будто мягчает, покрываясь испариной – предвестницей росы, и косы снова идут ходко, с радостным повизгиванием срезая стебли. Скошенное уже не ворошили, всё равно роса, это уж завтра досушить, сгрести и увезти…

– Кольк, а возить как думаешь?

– С Куприянычем договорился. По-соседски. На неделе, как со своим управится, так даст воз, ну, и поможет.

Миняй кивает.

– А сеновал есть? – Андрей водит бруском по косе. – А то давай, сработаем.

– Есть, – смеётся Колька. – А что, руки чешутся?

– Руки когда чешутся, то если правая – это на здороваться, – объясняет Миняй. – А левая деньги считать. А на работу…

– На работу чешется шея, – очень серьёзно заканчивает за него Эркин.

– Это почему шея? – теряется Миняй.

– А под хомут, – Эркин по-прежнему серьёзен.

Хохотали долго, взахлёб, даже косить бросили, чтобы ненароком косу не попортить.

– Ну, братик у меня, – Андрей восхищённо замысловато ругается. – Ну, скажет так скажет.

– Редко, зато метко, – хохочет Колька. – Да и ты, гляжу, промаха не даёшь, крупнокалиберным лупишь. Где таким загибам выучился?

– Да поносило меня по белу