При том, что население и флот почти единодушно одобряли решительность и смелость Воронцова, мнения о последствиях полярно разделились. Многие считали, что британцам придется утереться, никто ведь не отменял закон о свободе мореплавания. Но те, кто лучше знал неукротимые амбиции сынов туманного Альбиона, предостерегающе поднимали палец: «Они этого так не оставят. Войны начинались и по меньшим поводам» — и ссылались на исторические прецеденты, от Фашоды до Агадира. В собственно российской истории примеров злобного коварства и «обидчивости» англичан тоже имелось достаточно. Да вот хотя бы и Синоп…

По всем этим причинам Шульгин и решил устроить Анне маленький праздник. А то ведь кто его знает, даже ниндзя смертны, а в грядущей войне шансов поймать свою пулю или осколок снаряда будет предостаточно.

Пока он нежился в волнах, а потом обсыхал под солнцем и легким теплым бризом, Анна успела привести себя в порядок. Она шла по берегу, переодевшись в голубенькие, чуть расклешенные джинсы, белую рубашку-апаш и короткую лайковую курточку, со спортивной сумкой на плече. Ее вполне бы можно было принять за обычную московскую студентку, на днях вернувшуюся из турпоездки за бугор по путевке «Спутника». Неужели всего полгода назад это была худая бледная барышня с настороженным взглядом, одетая в ужасное грязно-серое платье почти до пят и немыслимые шнурованные ботинки?

— Я готова, мон женераль. Куда мы едем? — И как-то эдак повела плечами, словно предлагая полюбоваться и оценить ее фигуру и наряд.

— Немного покатаемся по городу, ну а потом… Сюрприз.

Пока Анна усаживалась на высокое пружинящее заднее седло, а Шульгин, упираясь каблуками в песок, поигрывал манжеткой газа, Ирина успела ему подмигнуть с многозначительной улыбкой и сделала рукой неуловимый жест. Мол, все будет в порядке, только не зевай.

Сашка резко газанул. Анна взвизгнула, вцепившись в круглую обтянутую гофрированной резиной ручку, мотоцикл выбросил струю дыма и веер песка, взревел и через минуту уже скрылся в лесу.

— Может, наконец что-нибудь у них получится, — с надеждой сказала Ирина, глядя на опустевшую дорогу. — А то я заметила, последнее время наш новый мичман Володя уж больно внимательно на нее засматривается…

— Не знаю даже, что тут лучше, а что хуже. Вдруг как раз с ровесником и современником Аньке больше повезло бы, — ответила Наташа, помня собственный печальный опыт, когда она предпочла двадцатитрехлетнему лейтенанту Воронцову гораздо более «перспективного» дипломата.

— Нет, — тряхнула головой Ирина, — со своими ей уже лучше не будет, она нашей цивилизацией и образом жизни успела отравиться. Это как тебе сейчас за бывшего одноклассника, который в колхозе трактористом работает, замуж выйти… Может, и любовь будет, а жить не сможешь.

— Не знаю, не знаю, — вновь с сомнением повторила Наташа.

Севастополь весны двадцать первого года удивительным образом отличался от того города, каким он был в двадцатом, когда Шульгин с друзьями впервые ступили на его набережную восемь месяцев назад. И дело совсем не в том, что тогда это была столица крошечного остатка русской земли, заполненная десятками тысяч испуганных, теряющих последнюю надежду беженцев и толпами деморализованных, не желающих больше воевать солдат и офицеров, а сейчас — нормальный портовый город, военно-морская база огромного по европейским меркам, площадью и населением вдвое большего, чем Франция, уверенного в своем будущем государства.

И даже не в том, что изменилась психологическая атмосфера и люди теперь выглядели спокойными, сытыми и довольными жизнью. Это вообще был какой-то другой город. Пролившийся на Югороссию золотой дождь, превышающий своей стоимостью довоенный бюджет всей Российской империи, превратил Севастополь в странный гибрид Венеции эпохи дожей, Одессы времен порто-франко и Кувейта или Сингапура конца XX века.

Многие беженцы разъехались по домам — в Киев, Харьков, Курск, Ростов, Царицын, Полтаву. Люди, чьи родные места остались под большевиками, но склонные к более спокойной и размеренной жизни, тоже предпочли перебраться в губернские и уездные города материковой части новой России, а сюда нахлынул народ активный и склонный к коммерции и авантюрам. Нюхом и инстинктом очень многие чувствовали, где бьет золотой фонтан, и спешили урвать от него свои несколько капель. И богатые крестьяне ближних губерний везли и везли поездами и гужевыми обозами свою продукцию: хлеб, мясо, колбасы и сало, битую птицу, овощи и фрукты на пропитание стотысячного города и возрождающегося флота.

Клондайк не Клондайк, но что-то вроде этого. Невзирая на греко-турецкую войну, проливы были открыты, и в Крым шли пароходы с товарами из всего Средиземноморья, из Англии и даже из Америки. Югороссия покупала все: мануфактуру, обувь, заморские деликатесы, коньяки и вина, мебель, стройматериалы, станки и машины. Премьер Кривошеин уже подумывал, не пора ли вводить защитительные таможенные тарифы, чтобы потоки импорта не утопили только начинающую отходить от четырехлетнего шока отечественную промышленность. А главным коммерческим портом вновь сделать Одессу, вернув Севастополю его историческую роль.

А еще одной приметой нового Севастополя было стремительное распространение невиданных, взявшихся как бы ниоткуда мод, обычаев и нравов. Они шли и от ближе всех прикоснувшихся к «цивилизации» басмановских офицеров, от дам местного полусвета, хватавших на лету все, что исходило от щедро соривших деньгами, раскованных и мужественных рейнджеров, от довольно часто появлявшихся в обществе женщин с «Валгаллы». Чтобы ускорить модернизацию вновь формируемого общества, Новиков даже наладил в типографии парохода выпуск стилизованных под парижские и лондонские светских журналов.

И теперь офицеры врангелевской армии все чаще щеголяли в камуфляжной форме, подчас самых диких расцветок, которую наладились шить здешние портные, девушки и женщины помоложе и порешительнее, хоть и не созрели еще до мини-юбок, но колени открывать почти не стеснялись, стали входить в моду джинсы, ткань для которых красили несколько частных заводиков. В бесчисленных трактирах и ресторанах оркестры исполняли танго, фокстроты и блюзы, лет на пять, а то и тридцать пять опережая грядущую европейскую моду. Появились первые барды, поющие под гитару «белогвардейские» песни Звездинского, Новикова и Розенбаума, кое-где звучали уже и Высоцкий с Галичем. Шульгин тщательно отбирал и запускал в обращение соответствующий месту и времени репертуар.

На следующем этапе своего «прогрессорства» друзья планировали открыть круглосуточную радиостанцию навроде «Маяка» и запустить в продажу бытовые радиоприемники, хотя бы класса трехлампового «Рекорда» поначалу.

А где-то во Франции жил эмигрировавший в девятнадцатом году инженер Зворыкин, который через два года изобретет первый телевизор. Неплохо бы разыскать его, вернуть на родину и кое-чем помочь.

Югороссия стремительно вступала в эпоху модернизации, похожей на ту, что пережили в следующий исторический период Эмираты или шахский Иран.

И никого не интересовало, откуда что берется. Уставшие за бесконечные военные годы, жители Севастополя и всего Крыма просто радовались, что кончились скудость и нищета, что снова, как «при царе», все есть и все можно купить. Бумажных денег и золота здесь обращалось столько, что при малейшей деловой смекалке за пару месяцев можно было сколотить приличное состояние. Практически ни на чем, кроме сообразительности и легкого коммерческого риска. Что же касается ранее невиданных предметов обихода, так за первые два десятилетия века на человечество обрушилось столько новшеств, от самолетов, радио и ядовитых газов до безопасной бритвы «Жиллет» и граммофона без трубы, что оно по привычке естественным образом воспринимало все что угодно.