— Первой погибла Хелена Эйви; ей позвонили родители, сказали, что едут из супермаркета; у её отца на следующий день был день рождения, и они накупили еды, ящик спиртного; она готовила обед и ждала родителей; это очень богатая семья, отец — продавец антиквариата, поэтому у них металлическая дверь со множеством замков, хотя вообще здесь такие ставить не принято; просто отец часто хранил дома вещи для продажи; так это чтобы клиентам было спокойнее: вот, всё хорошо, дом на сигнализации, и двери надёжные; так что когда в дверь позвонили, она просто открыла: думала, что это родители; её зарезали… так быстро, что она даже убийцы, наверное, не увидела, — шеф закрыл глаза, будто отсчитывал какое-то количество цифр на древнегреческом, чтобы успокоиться, как в «Индиане Джонсе», — она была их единственным ребёнком… училась очень хорошо, собиралась стать биологом…

Потом нашли этих детей на свалке — Ганс и Гретель Кнаак; как из сказки; нельзя так называть детей, обязательно случится что-нибудь плохое — с детьми же в сказке случилось; их родители погибли лет семь назад при обвале, хорошие люди были — спортсмены, и тогда тоже пошли в горы, прыгали с трамплина; ну и опекунство доверили сестре матери; она работает на лыжной базе, уборщицей; не сложилась жизнь, поэтому и пьет; но дом у неё приличный, дети вроде сытые ходили, в школе учились; в первом классе; а потом пропали; тёте позвонила учительница — где дети, почему не ходят в школу? Тётя ответила, что они болеют оба; на самом деле она даже не помнит, когда те исчезли; у неё был очередной приступ отчаяния; вся кухня в бутылках из-под «Столичной»… У нас есть свалка, раз в неделю туда приезжают рабочие и сжигают весь мусор в печах; они и нашли детей — под грудой заледеневших бутылок из-под кока-колы, таких маленьких, стеклянных…

Снег вздрогнул; «Замёрзли? — спросил Луций тихо. — Сядьте ближе к камину», — и подбросил дров, они затрещали; Снег сел ближе, но холод полз по его плечам, ближе к сердцу; он понял, что это не совпадение — это намек: кто-то знает его — «помнишь Элайджу?.. так вот, я такое же… абсолютное зло…»

— Вы в порядке, Снег? — Снег поднял лицо. Все молчали и смотрели на него; «чёрт, — подумал Снег, — это всего лишь странные бутылки из-под кока-колы, их везде продают…»

— Да, — сказал он. — Воздух…

Все закивали, заулыбались: да-да, столичному следователю непривычен здешний воздух, разреженный, чистый; «будто не хватает его, да? голова кружится, и утомляетесь быстро, — сказал Страуд, — ничего, привыкнете; вот у местных жителей лёгкие — как кузнечные мехи».

— Мы, конечно, сразу стали проверять приезжих: их довольно много сейчас — горнолыжный сезон в самом разгаре; шутка ли, изнасилование детей; вдруг кто из знаменитых спортсменов реализует свои тёмные замыслы подальше от столицы; ребята с базы нам очень помогли: всех проверяли, за всеми следили; но многие там уже не в первый раз останавливаются; так что зеро…

— Ну и третий случай — Анри Дамьер…

— Я читал его дневник, — сказал Снег; Луций коснулся его плеча, дал ему чашку с новым, раскалённым чаем; «спасибо». — Он довольно-печальный… такое случается, что подростки кончают с собой…

— А этот чёртов пистолет его отец купил у отца Хелены, — пробормотал Страуд.

— Анри писал рассказы в газету, причём уже довольно неплохие; Эсме, редактор, даже отправила один на конкурс молодых писателей, какой-то престижный — премия имени Кайла Маклахлана, и Анри занял первое место.

Снег задумался: он знал премию имени Кайла Маклахлана и знал самого Кайла Маклахлана — он его обожал, считал гением — впрочем, как и половина населения земного шара; и эта премия действительно была очень престижной; можно потом уже ничего не писать; так и ходить в молодых гениях до старости; так что если Анри думал стать писателем, то у него уже всё получилось. Снег знал по себе и по Максу: если у тебя что-то получается, ты ни за что не покончишь с собой; потому что это как идти по Жёлтой кирпичной дороге — впереди приключения; тебе просто интересно жить… «Отчаяние, — подумал он, — женщина, которая опекала детей, начала пить и упустила их из виду; и Анри почему-то впал в отчаяние… будто им кто-то сказал: как всё плохо…»

— В прошлый раз, — сказал Страуд, — в прошлый раз погибло четверо детей — всего за неделю; эта неделя на исходе; что нам делать: запереть их всех по домам? держать за руки?… Родители не паникуют, потому что смерти никак не связаны друг с другом; значит, просто неудачное расположение звёзд… Но я и Эсме помним, что это не в первый раз… и тот парень, следователь, он был, конечно, не такой молодой и красивый, как вы… он что-то нашёл; полез в горы, и его убила лавина… Вам, наверное, хорошо будет с Эсме поговорить; для неё память — это работа; она настоящий архивариус; кстати, можете порыться у неё в газетах, в старых подшивках, как-нибудь на досуге — она всё хранит…

Снег представил себе такую мисс Макгонагалл — высокую, сухую, узколицую, в тяжеленных круглых очках, линзы из телескопа; они шли по коридорам мэрии, и везде висели фотографии гор — ближе к редакции из цветных они стали чёрно-белыми и охристыми; а возле двери с табличкой «Редакция "Арклоу пост"» висели в резных красных рамках гравюры — настоящие драгоценности; Снег залюбовался; Луций пихнул его в ребро; в полумраке коридора лицо его опять стало юным. «Что же это за наваждение? — размышлял Снег. — Мерлином пахнет»; и они вошли в редакцию; на секунду Снегу показалось, что он у себя дома, в их с Максом квартире, — так всё было затянуто сигаретным дымом; «Эсме, открой окно! Немедленно! А то пожарных вызову!» — закричал Луций; кто-то из смога засмеялся, совсем по-девчачьи; окно открылось, и дым ушел в горы; а Снег увидел очень уютную комнату, квадратную, с высоким потолком, всю в полочках, стеллажах, как в IKEA, — и коробки разноцветные на них, папки, кубки, фотографии в рамочках; у окна стоял письменный стол, которому исполнилось лет сто, но антикварным он не выглядел — никто его не берёг: он был весь в наклейках, в пятнах от горячих кружек, разрисованный; это был рабочий стол-тяжеловоз; на нем гудел компьютер и стоял маленький, в форме бокала для вина, аквариум, в котором задумчиво плавала туда-сюда, будто ходила по комнате, размышляя над рифмой, золотая рыбка; а пол весь в бумагах, смятых и факсовых; занавесок на окне не оказалось, только кремовые тканевые жалюзи; а подоконник забит кактусами; повсюду теснились мягкие, обитые чёрным и красным бархатом стулья; правда, на большей части из них тоже лежали бумаги.

— Привет, Эсме, ну ты заработалась, — сказал Луций женщине за столом; вместо офисного крутящегося серого стула у неё было кресло — настоящее, с резной спинкой, с львиными лапами-подлокотниками; Снег заочно её полюбил. На столе стояли: принтер с вылезшими, напечатанными листами, портативная пишущая машинка, из которой тоже торчали листы, до кучи тамблер из «Старбакса» в кофейные зёрна и мешковину, печати таможенные и снова кактусы. И целая коллекция пепельниц, будто их кто потихоньку собирал: из янтаря с погибшими насекомыми, с рисунком Альфреда Мухи, красная сердечком, литая серебряная…

— Привет. Луций, ну ты кудахчешь, как мамаша, — женщина за столом была в очках, но поднятых на лоб — красная оправа; тёмные вьющиеся волосы собраны в хвост, который вот-вот рассыплется; ни грамма косметики; зелёные глаза, чёрные брови, ресницы — точно нарисованные; яркие губы; курносый нос, веснушки; она была хороша, хоть и годилась Снегу в матери; в чёрном платье, хорошем, трикотажном, облегающем, и в красных туфлях на каблуках, которые просто валялись под столом, а ноги она поставила на них сверху — ножки в чёрных чулках; Снег почему-то не сомневался, что это чулки, причём на поясе. — Вы Снег Рафаэль?