Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Откуда ему это известно? – шепотом выкрикнул Илья. – Где доказательства? Он уверен! Может, он и в Гане, и в Гейзенберге тоже уверен?
– Что они участвуют – абсолютно уверен, – доктор усмехнулся, – вот им он бы такое письмо писать не стал ни за что! Да пойми, наконец, Мазур решил это уравнение, никто, кроме него, решить не может, и других вариантов не существует!
– На фига нам его уравнение? Нашел почтальонов!
– А-а, – протянул доктор, – вот в чем дело. Разжалованный академик, ссыльный, вчерашний зэк, не проявил уважения к вашим высоким должностям. Спецреферент и начальник Разведупра в роли почтальонов, безобразие…
– Перестаньте! – Илья скривился. – Не до шуток, честное слово! Риск огромный!
– Не отправить письмо – вот это действительно риск. Если Брахта не предупредить, он опубликует! Порядочный, не порядочный, опубликует, и все! А они воспользуются! – Доктор опустил голову, помолчал и вдруг вскинул глаза. – Слушай, а может, вы с Проскуровым придумали и решили свое собственное уравнение? Спланировали хитрую беспроигрышную операцию? Проскуров угонит бомбардировщик, долетит до Берлина и разбомбит Далем к чертовой матери.
– Очень смешно!
– Ничего смешного. – Доктор помотал головой. – Шансов, правда, маловато, собьют над границей. Лучше уж напрямую доложить Хозяину. Он мгновенно прикажет развернуть работу над советской бомбой, а в Берлин отправит Хирурга. Хирург мастер своего дела, грамотно шлепнет Брахта, и проблема будет решена кардинально, по-сталински. Молчишь? Ну скажи, почему до сих пор ни ты, ни Проскуров не обратились напрямую к Хозяину?
– Будто не знаете. – Илья передернул плечами. – Бесполезно и смертельно опасно.
Доктор поднялся.
– Ладно, чайку заварю, а ты пока подумай в тишине.
Оставшись один, Илья откинулся на спинку кресла, закрыл глаза. В голове крутились немецкие слова: «…игрушка дает возможность сделать Б. очень быстро. Несколько месяцев, максимум – год… Надеюсь, мое предупреждение не опоздало…»
Он поднес лупу к групповому снимку. Мазур и Брахт приветливо улыбнулись ему.
«Привет, господа-товарищи. – Илья внимательно разглядывал лица. – Какие вы все приятные, интеллигентные люди. Вот у Бора на огромном лбу написано: гений. Гении тоже бывают мерзавцами… Ну, положим, о Боре известно только хорошее. А что известно о Брахте? Ничегошеньки! Лопоухий, лысый. Шея тонкая, как у цыпленка, башка здоровенная, умная. Вряд ли мерзавец, но может оказаться просто слабаком. Не устоит перед соблазном… Кто делает бомбу Гитлеру? Эсэсовцы? Свинорылые садисты из гестапо? Ублюдочные чиновники-пропагандисты? Разумеется, нет. Интеллектуалы, профессора с умнейшими, одухотворенными лицами! Ужас в том, что мы абсолютно ничего не знаем, вот и остается снимки разглядывать».
Вернулся Карл Рихардович с двумя дымящимися стаканами в подстаканниках, сел. Илья отложил лупу и спросил:
– А если этот резонатор – пустышка? Рисковать жизнью ради пустышки? Заметьте, не только своей жизнью. – Он потянулся за папиросой, смял трубочку фильтра, прикурил и добавил чуть слышно: – Машка беременна.
Карл Рихардович открыл рот, шумно выдохнул, глаза заблестели.
– Господи, Илюша, и ты молчал! Когда ждем?
– В сентябре. – Он глубоко затянулся, выпустил дым. – Дожить бы.
Доктор улыбался, качал головой, переваривал новость, потом встал, прошелся по комнате. Илья продолжил свои размышления вслух:
– Мало того что мы полностью зависим от Брахта, мы еще и от вашего Родионова зависим. Вы в нем абсолютно уверены, в Родионове вашем?
– А в Проскурове своем ты уверен? А во мне? А в самом себе уверен? – Доктор остановился, произнес медленно, почти по слогам: – Илюша, хватит сходить с ума. Это называется панические атаки. Пограничное состояние может привести к серьезной психической болезни. Не распускайся, как врач тебе говорю. Думаешь, твой психоз Машке не передается?
– При ней не психую. – Илья затушил папиросу, глотнул чаю. – Стараюсь держать себя в руках.
– Надолго ли тебя хватит? – Доктор тяжело опустился в кресло. – А если твой психоз почует Хозяин? Говорящему карандашу нужны деревянные нервы. Ладно, принял бы ты твердое, окончательное решение, я бы не спорил, хотя абсолютно уверен: отправить письмо необходимо. Но ты мечешься, выдумываешь все новые оправдания, вот уже целый букет фобий. И Проскуров твой наверняка тем же болен.
– У Ивана двое детей, – мрачно буркнул Илья.
– Знаю, ты говорил. – Доктор вздохнул. – Господи, ну что я бьюсь, как рыба об лед? Вы оба в своем праве. Давайте, товарищи, поступайте как положено. Он сожжет письмо, ты – копию. Поступок настоящих сталинцев, идеальных советских чиновников, правильный поступок, смелый.
– Хватит ёрничать, – тихо огрызнулся Илья.
Но доктор не обратил внимания, продолжал, передразнивая усталую, раздраженную интонацию Ильи:
– Кому нужна моя работа? Что я могу? – Он скорчил жалобную гримасу, потом нахмурился: – Это только кажется, что от одного человека ничего не зависит. Очень удобная иллюзия и очень лукавая. Вот если бы в Посевалке в восемнадцатом году вместо моей блестящей психотерапии Гитлер получил хорошую дозу сульфонала, неизвестно, как бы все повернулось.
– Ой, ладно, не преувеличивайте! Вы же не думаете, что такая мелочь способна изменить ход истории?
– Насчет истории не знаю, а моя жизнь точно сложилась бы иначе.
– Что, собственно, вы тогда сделали? – Илья пожал плечами. – Просто помогли больному, выполнили свою профессиональную обязанность.
– Назначить ему сульфонал, написать в медицинской карте: параноидная деменция! Вот была моя профессиональная обязанность! Любая комиссия подтвердила бы, потому что это реальный его диагноз. Но я тешил свое тщеславие, хотел блеснуть перед коллегами и больными. У меня, видите ли, дар, талант, усмиряю словом и взглядом самых буйных и безнадежных! – Доктор хрустнул сплетенными пальцами. – Чем расплачиваться пришлось, тебе известно.
– Считаете, гибель вашей семьи – расплата? – Илья покачал головой. – Вы же не знали…
– Не знал! А ты знаешь! Перед тобой открытый выбор, между прочим, самый главный выбор в твоей жизни. Ничего главней и важней просто быть не может. Струсишь – никогда себе не простишь. В сентябре родится твой ребенок, а к лету сорок первого будет у Гитлера бомба. Ты мог помешать этому, но струсил.
– Не только от меня зависит, – пробормотал Илья.
– Ну, понятно, Проскуров такой же трус. Хороший человек, честный, добрый, но трус. – Доктор махнул рукой, взял папиросу, отошел к открытому окну, повернулся к Илье спиной и закурил.
Илья аккуратно сложил письмо, сунул в карман, посидел еще немного, глядя на мутный групповой снимок в журнале, потом поднялся, на ватных ногах пошел к двери, глухо бросил:
– Спокойной ночи, Карл Рихардович. Позвоню.