Когда же стылую тьму подвала вдруг разогнал по углам яркий свет, Джэйфф понял, что час его пришел, и обрадовался: «Хоть тут повезло!»

Дилах в образе Грэйн сошла к своему посвященному с небес в окружении визжащих от восторга Маар-Кейл, протянула руку и сказала…

* * *

— Морайг Немилосердная!

Глаза ролфи нуждаются в свете, чтобы видеть, точно так же, как и у всех прочих живых существ под тремя лунами. Но те, кто охотится с Маар-Кейл, уже не совсем люди, а Ночным Гончим свет не нужен… И Грэйн разглядела все: скрюченное полунагое тело, прикованное к мерзлой стене, блики, отраженные в неподвижных, словно у мертвого, глазах… Мгновение отчаяния парализовало ролфийку, она застыла, будто примороженная к месту видом этого, страшного — а потом услышала шелест. Он дышал. Тихо-тихо, прерывисто, еще медленней, чем билось замерзшее сердце под влажной и холодной, словно у настоящего змея, кожей.

«Что встала?! — рявкнула Морайг из поднебесья. — Вот он! Давай, спасай!»

Надежда, даже робкая, порождает слабость. Потому ролфи запретила себе надеяться. Еще ничего не решено. Богини, верно, собрались разыграть в кости жизнь последнего рилиндара и не потерпят, если их толкнуть под руку…

В темном углу рядом с печкой хозяева, чьи души теперь, резвясь, гоняли Маар-Кейл, припасли колун. Очень кстати. Вмурованный в стену крюк, за который крепилась цепь, вылетел с третьего удара, и Грэйн, отшвырнув колун, обхватила пленника, приподняла и, согнувшись под его весом, взвалила себе на спину.

Еще ничего не решено. И отсюда, снизу, не разглядишь, как упали кости…

Он был холодный, обжигающе холодный и тяжелый мертвенной тяжестью умирающего.

Эрна Кэдвен скрипнула зубами и грубо выругалась, чтобы не начать скулить от страха, как побитая псина. И потащила его наверх из подвала, приговаривая, словно шуриа мог ее слышать:

— Когти Локки! У всех шурии как шурии, тощие, щуплые, только мне здоровенный достался, что твой жеребец…

Тепло и духота натопленного дома, запах битвы и смерти: кровь, дерьмо из вспоротых кишок и предсмертная рвота… Так пахнет удачная охота. И этот аромат победы слаще для ноздрей богов — и ролфи! — чем драгоценнейшие из пряностей. Если ты чуешь его, значит, еще жив. Что может быть прекрасней?

Дух шуриа затрепетал, словно горячий воздух над шантийскими скалами в летний полдень, готовясь окончательно покинуть бесчувственное тело. Сама Дилах готовила его к погребению: стаскивала заскорузлые вонючие тряпки, в которые превратилась одежда, оттирала лицо от грязи. А вокруг резвились Маар-Кейл, гоняясь за душами новопреставленных охранников. Совсем как расшалившиеся щенки за цыплятами — по крестьянскому подворью. Джэйффу стало жалко этих ролфи, ведь бедолаги теперь обречены на вечное бегство от призрачных тварей. Ужасающее посмертие.

Элир же терпеливо ждал, когда Дилах испепелит его тело, окончательно освободив дух. Она снова пришла в образе Грэйн, только коротко стриженной, как вдова. Ведь Грэйн теперь и вправду стала ею.

«Точно помер», — смирился Джэйфф и принялся ждать.

Но кости еще не упали. Грэйн слышала, как они стучат, подбрасываемые руками богинь. Серебряный стаканчик, серебряный стук… Или то сердце — медленное, змеиное, что никак не хочет биться быстрее?

«Ты же посвященная, моя посвященная, Верная, — вкрадчиво шепнула Локка, наклоняясь из-за ее плеча над раненым. — Разве ты позабыла все руны? А? В прежние времена ролфи знали, как добавить себе удачи в бою! Это ведь тоже бой, Грэйн, твой и ничей больше».

Все так. Сухо всхлипнув, она кивнула и, дотянувшись до скейна, наотмашь рубанула себе ладонь. Сжала в кулак и держала так, пока тяжелые темные капли не слились в тонкий, остро пахнущий ручеек.

— Руны я знаю… — начала Грэйн и осеклась, испугавшись сиплого воя, слетевшего с губ. Но Маар-Кейл, наигравшись с беспомощными душами, повели чуткими ушами, переступили лапами и уселись вкруг.

Больше силы в заклятье, произнесенном вслух. Голос взлетает к богиням, журчанием струится им в уши, поземкой обнимает ноги, шелковыми оковами обвивает запястья… Не дает бросить кости раньше срока!

— Руны победы и радости руны… — выла ролфи, закинув голову к темным балкам над очагом. — Песнь исцеления исполнена силой… Пивом, которым вспоены волки, наполню ладони, скреплю мое слово!..

Одно плетение, и еще одно, и снова. Не должно быть изъяна в этом полотне, прорехи, сквозь которую утечет жизнь. Пряди ровнее. Тки прочней. Связывай накрепко! Кости еще не брошены, еще стучат, и даже руки играющих не властны над тем, что выпадет…

«Не только тебе нужна удача, дочь моей сестры и моя дочь, — нашептывала Локка. — И не только ему. Нам всем тоже — и мне, и сестрам, и даже нашему отцу не победить без удачи. Она сейчас в твоих ладонях, Верная. Не расплескай!»

— Знаки удачи, — пела Грэйн, покачиваясь на нездешнем ветру, что толкал ее в спину, — ведомы мне… Их начертаю, чтоб сладилось дело!..

«Знаешь ли, Верная, когда я смотрю вниз, и сестры мои стоят рядом и тоже смотрят, легко решить, будто ничего нового не может случиться под этим небом! Это лишает надежды, Верная, лишает силы… Даже нас. И тогда отступает вера, ей на смену идет разум. Это не так плохо, но разум, лишенный сердца, — мертв и порождает лишь мертвецов… Мертворожденным не нужны чудеса, Верная. Им ни к чему небо, когда есть земля… Дай нам это новое, то, чего прежде не случалось — или случалось редко! Ты и он, и еще та дочь Глэнны, что победила проклятие, и Волк с Островов, и мой сын, обреченный сражаться без надежды увидеть победу. Вы есть, вы, живые — и даете нам силу… И немного удачи, Грэйн. Подари ее себе и нам».

— Руны забвения, — уже почти без голоса выла ролфийка одним горлом, — теперь начертаю… Чтоб смерть отвратить… ей спутать дорогу…

Дилах выла по-волчьи страшно и торжествующе, будто оповещая Тонкий Мир о том, что скоро он пополнится душой последнего рилиндара. Джэйффу же казалось, что болотный домик превратился в лодку и теперь плывет по бесконечному океану. Невидимые волны качают посудину и уносят ее все дальше, а волчий вой наполняет парус вместо ветра. И на том, Дальнем Берегу ждут его мать с отцом и дети. Давно ждут…

И вдруг чьи-то бесконечно сильные руки выхватили шуриа из теплой уютной колыбели бреда, встряхнули, в одночасье вернув всем чувствам болезненную остроту. От запаха крови тут же замутило и скрутило желудок спазмом, глаза отчаянно слезились, во рту пересохло… Но, видят Великие Духи, Джэйфф Элир был жив, а рядом сидела не менее живая и очень злая Грэйн эрна Кэдвен. Стриженная вовсе не как вдова, а так, как стригутся разведенные женщины-ролфи. То бишь свободные женщины. А значит…

Грэйн опомнилась, когда поняла, что это недавно бывшее полумертвым тело вдруг превратилось в Джэйффа — вполне живого, щурящегося на свет… только болезненно-тощего и — о когти Локки! — стриженого! Ролфийка недоверчиво нахмурилась и потянулась к его голове, чтоб убедиться — это не глаза обманывают, он и впрямь острижен, будто раб или пленник.