— Прощайте, — тихо сказала принцесса Бланко. — Прощай, Гретель. Прощай, Гензель.

— Прощайте, ваше высочество, — сказал Гензель.

Ему казалось, что он все еще видит Бланко, хотя ее уже не было в лаборатории. Возможно, просто отпечаток ее светящегося контура на сетчатке глаза. Точно, дело было в глазах. Что-то происходило с ними.

— Ты плачешь, братец? — усмехнулась Гретель, наклоняясь над ним.

— Иди к черту, — буркнул он. — Помоги-ка мне лучше подняться. Ох черт! Кажется, этот чертов альв схалтурил. Я еще пару недель буду хромать.

— Учитывая, из чего он тебя собрал… Держись. — Она ухватила худыми руками его за плечо, помогла удержать равновесие. — Мы будем идти медленно. Очень медленно, верно?

— Угу. Спешить нам теперь некуда, все контракты выполнены или отменены нанимателем. Хорошо поработали.

С трудом нагнувшись, Гензель подхватил из тлеющей кучи хлама маленький неровный осколок хрустального гроба. Похож на стеклышко от разбитой бутылки, через которое дети разглядывают солнце.

— На память, — пробормотал он, чувствуя насмешливый взгляд сестры. — И не только одному мне. Кажется, тебе тоже предстоит кое-что надолго запомнить, а?

— Возможно, — согласилась она, убирая осколок в сумку. — Или невозможно. Здесь смешалось столько возможного и невозможного разом, что мне определенно стоит над этим подумать.

Они двинулись к выходу из лаборатории. Но не успели дойти до дверей — позади раздался скрежет металла. Характерный скрежет, безошибочно узнанный Гензелем. Такой может издавать только вытащенный из ножен клинок. Противный звук.

— Стойте, квартероны! — рявкнул Тревиранус Первый. Он немного шатался, но рука с зажатым в ней мечом не дрожала. — Вы полагаете, что я позволю вам уйти? После всего того, что вы навлекли на мое королевство? После предательства? Измены? Если так, вы глупее моей мертвой супруги!

Он шел к ним, спотыкаясь, но если тело и двигалось неуверенно, то от этой неуверенности на лице не было и тени. Его величество знал, чего он хочет. И, словно вокруг не было ничего более важного, Гензель, остановившись, глядел на него.

Обычное человеческое лицо. Царственные черты его смягчились и оплыли, как мраморный профиль памятника, источенный ветрами и эрозией. Благородная седина была перепачкана кровью и сажей. Только глаза были примечательны, но в них Гензель не хотел смотреть, хотя и догадывался, что может там увидеть. Иногда не стоит чересчур внимательно заглядывать в колодец. Иногда стоит оставлять в игре фактор неизвестности.

— Бросьте, ваше величество, — посоветовал он. — Разве не много вы за сегодняшний день потеряли?

— Сейчас ты потеряешь свой мерзкий язык вместе с головой, уродливый мальчишка! И твоя сестра-ведьма тоже! Молитесь своему Человечеству, чтобы не остаться в живых после того, как я доберусь до вас, грязные квартероны! Я прикажу тянуть клещами ваши гнилые языки! Вас будут сутками варить в масле! Вас будут медленно рвать гидравлической дыбой!

Тревиранус был сломлен, разбит, но все еще жив. Может, внутри него что-то и сломалось, но тело его было все еще крепко. И оно шагало к ним, не обращая внимания на обрывки тлеющего багряного плаща за спиной. Закованный в свою богато отделанную золотую броню, с клинком в руке, он выглядел потрепанным в бою рыцарем, который не намерен останавливаться, пока бьется его сердце. В конце концов, он был королем, а всем известно, короли никогда не отступают. Пусть даже королевской крови в них не более восьмидесяти пяти процентов…

Гензель не сделал попытки двинуться с места. Поддерживаемый Гретель, он наблюдал за тем, как король преодолевает разделявшие их метры.

«Упрямец, — подумал Гензель почти равнодушно. — Очень человеческое упрямство. Мы, люди, иногда с излишним упрямством держимся за то, что нам не нужно. Интересно, в наших генах есть то, что отвечает за упрямство?.. Ох. Принцесса Бланко, если ты сейчас видишь нас с золотого облака, пожалуйста, отвернись на несколько секунд».

Король был уже близко. Под его коваными сапогами скрежетала каменная крошка. Меч в руке, доселе недвижимый, стал подрагивать. Не иначе предвкушал, как вопьется в беззащитное тело и охладится в чужой, пусть и грязной, крови.

— Ваше величество… — Говорить все еще было немного тяжело. — Неужели пример Гретель ничему вас не научил? Может, иной раз нам всем стоит останавливаться на пути к осуществлению наших желаний?

— Что? — спросил король. Едва ли он был удивлен сказанным, скорее тем, что его жертвы не пытаются даже сдвинуться с места.

— Наши необдуманные желания слишком часто становятся причиной самых ужасных последствий. Быть может, иногда нам стоит сдерживать их? Просто чтобы обернуться. И посмотреть, что делается за спиной, пока наши желания уводят нас все дальше и дальше.

— Ты потратил слишком много своего времени!.. — выдохнул король, опираясь на меч. Легкие его клокотали, силы были истощены, но останавливаться он не намеревался. — У тебя не осталось его на последнее слово…

— Осталось, — сказал Гензель. — Осталось на три слова, если быть точным.

Тревиранус Первый уставился на него, забыв сделать очередной шаг. Небольшая передышка для уставшего старого тела. Он знал, что добьется своего.

— Ну тогда говори их, — пробормотал он. — Говори свои слова, мальчишка!.. Говори их! Потому что сейчас я выдеру твое поганое нутро, и больше слов у тебя не останется!

— Бидл! Снедл! Ниренберг!

Король замер. Почувствовал. Есть, должно быть, особое чутье у королей. Начал оборачиваться, но не успел.

Цверги набросились на него все разом. Молча, как настоящие хищники. Три угольно-серых тени беззвучно оторвались от пола и потянулись к закованной в золото фигуре, ощерив неровные зубы. Один из цвергов ударил короля в спину — тот закрутился, тщетно пытаясь достать полосой гудящей стали нападавших. Обрывки багряного плаща взметнулись за его спиной.

Четыре фигуры слились, обернувшись одной — размытой, дребезжащей на полу, рычащей. Фигура дергалась и кричала на несколько голосов, от нее отлетали золоченые части брони и обрывки алого тряпья. Потом алого сделалось больше, а крик превратился в визг, резко сменившись влажным хрустом. Зазвенели по полу золотые пластины вперемешку с клочками волос и бесформенными кусками мокрой плоти. Один из кусков показался Гензелю смутно знакомым. Словно бы…

— Отвернись, сестрица! — бросил он Гретель и потянул ее к выходу. — Разве не видишь, его величество занят важными государственными делами!.. Сейчас ему не до нас, грязных квартеронов…

Пол был усеян смазанными кляксами крови — точно стол в трактире вином. Вглядываться в них Гензель не хотел. Человеческая кровь всегда выглядит одинаково. Да и не определишь на вид, сколько в ней и в каких пропорциях смешано…

Оказавшись за пределами лаборатории, Гензель потянул рычаг — и бронированные пластины запечатали ее, мгновенно обрезав доносившиеся из помещения звуки — жадный треск и хлюпанье.