Опираться на правую ногу все еще было тяжело — и Гретель поддерживала его, пока они шли по коридору. В ее тощем теле оказалось на удивление много сил. Но все то время, что они шли, Гретель молчала.

Было это молчание задумчивым или безразличным? Гензель не знал.

— Сестрица… — позвал он лишь для того, чтобы услышать ее голос. — Ты как?

— В порядке, братец, — отозвалась она. — Но я не уверена, что ты выдержишь долгую дорогу.

— Ни к чему. Снаружи должны были остаться королевские корабли. Думаю, его величество не будет против, если мы одолжим один из них.

— Думаю, нет. Честно говоря, братец, мне уже немного надоели горы.

Гензель улыбнулся. Скорее всего, улыбка получилась жутковатой, но сейчас ее никто не видел.

— Постой-ка…

— В чем дело? — встревожилась Гретель. — Болит?

— Нет… У тебя в сумке что-то болтается. Дай-ка я выну.

Когда он вытащил руку из сумки, на ладони лежало яблоко.

Сочное, большое, с румяными боками. Наверняка очень сладкое.

Скорее всего. Яблоки — странная штука. Нипочем не отгадаешь, какое оно на вкус, пока не откусишь.

Гензель задумчиво разглядывал его некоторое время.

— Улетим, только не в Лаленбург. Знаешь, мне до чертиков надоели яблоки. Наверно, у меня развилась какая-то аллергия. Мутит от одного запаха. Кажется, я больше никогда в жизни не стану есть яблок.

Гретель взяла яблоко и провела по его лоснящемуся боку тонкими бледными пальцами.

— Мы улетим туда, где никто в жизни ни разу не видел яблока. Куда-нибудь очень далеко, — сказала она.

— Серьезно? — не удержавшись, спросил он.

— Ну что ты, братец. Я шучу. Это же невозможно.

Она уронила яблоко и наступила на него каблуком ботфорта. С сочным хрустом оно превратилось в размазанные по полу ошметки, истекающие прозрачным яблочным нектаром.

— …А невозможное — всегда невозможно, — закончил Гензель и положил руку на рубильник внешнего шлюза. — Моя сестра никогда не ошибается.

Шлюз с ворчливым рокотом распахнулся — и в лицо им ударил ледяной ветер, мгновенно сдувший запахи яблок, дыма и грязи. Перед ними простиралось заснеженное горное плато, в котором, дробясь, купались тысячи ослепительных осколков солнца.

После полумрака крепости на него невозможно было смотреть — глаза сами собой норовили закрыться. Но Гензель заставил себя держать глаза открытыми, хоть они и слезились. Свечение снега, пусть и безмерно болезненное, сейчас казалось ему прекрасным.

А потом свечение разлилось вокруг них, прыгая под ногами мириадами солнечных искр. Бесконечное, до самого горизонта и заснеженных пиков свечение.

1

Все дверные колокольчики на памяти Гензеля звонили не вовремя. Вне зависимости от того, из чего они были сделаны — из меди, латуни, простого железа или жести, — и вне зависимости от того, где висели, все они обладали удивительной способностью исторгать досаждающий звон в самый неудобный для этого момент.

Гензель глухо заворчал, вытащив голову из кухонного шкафа, в который заглянул лишь полуминутой раньше. И, конечно, дверной колокольчик не упустил своего: противно задребезжал. Пришлось оставить на месте вчерашнюю жареную индейку, выломанная нога которой уже торчала у него в зубах наподобие курительной трубки.

Гретель, по своему обыкновению, находилась в лаборатории, а значит, посетителей не ждала. Об этом сообщала собственноручно водруженная Гензелем табличка за дверью. Может, просто ветер?..

Колокольчик издевательски прозвенел вновь. И вновь. И в третий раз. А потом уже затрезвонил без перерыва, точно снаружи разразилась самая настоящая буря.

Гензель не любил гостей. Эту черту его характера не сломил за долгие годы даже людный Вальтербург. Тем более что гости эти в ста случаях из ста появлялись на пороге с одной-единственной целью — увидеть госпожу геноведьму. Гензелю всегда мерещился исходящий от них призрачный и гадкий запашок геномагии. Иные гости, появлявшиеся на пороге, и на людей-то походили разве что со спины — в Гунналанде, как и в его столице, Вальтербурге, издавна обитало множество мулов.

Оттого Гензель не спешил отпирать входную дверь. Но колокольчик не унимался. Он обладал столь противным дребезжащим голосом, что вывел Гензеля из состояния душевного равновесия за неполную минуту. Быть может, если не отворять двери, посетитель догадается, что явился не вовремя, и уберется прочь? Но посетитель был настойчив. Пожалуй, неприлично настойчив даже по здешним представлениям о приличиях. Гензель, выругавшись, подошел к двери, так и не выпустив из зубов индюшиной ноги.

— Проваливайте! — нечетко рявкнул он, легко распахивая массивную, окованную сталью створку. — Приема нет!

Он ожидал увидеть на пороге какого-нибудь мула — уродливого, как и все мулы, и недалекого. Кого-нибудь с лосиными рогами на макушке, паучьими лапами и пучком извивающихся щупалец на затылке. Кого-нибудь, кто свято уверен, что достаточно позвонить в волшебный дверной колокольчик, как навстречу выйдет геноведьма и взмахом руки выполнит его заветное желание. Именно об этом чаще всего и возвещал противный звон.

Гензель даже приготовился вышвырнуть настойчивого дурака с крыльца и заранее сжал кулаки. Которые сами собой разжались, стоило лишь распахнуть дверь. Потому что никакого мула на крыльце не обнаружилось, а обнаружился вполне человекообразный господин — седой, тощий, ломкий, перепачканный городской пылью и улыбающийся. У него не было ни оленьих рогов, ни пучка щупалец на затылке, или же пришлось бы считать его гением маскировки, способным спрятать подобные детали под дешевым костюмом и неброской шапочкой. Старческие глаза смотрели достаточно ясно, а вот улыбка показалась Гензелю наигранной, слишком нервной и даже немного заискивающей.

— Прошу покорно извинить, — торопливо заговорил он, едва увидев Гензеля. — Имею дело неотложной важности к госпоже геноведьме…

— Не принимает, — кратко отозвался Гензель, собираясь решительно захлопнуть дверь перед носом непрошеного визитера.

Его ждала индюшка и бутылка охлажденного в погребе вина.

— Простите за настойчивость, но это действительно крайне срочно и не терпит отлагательств!

— Госпожа Гретель сейчас не принимает. Зайдите позже. А лучше завтра.

И тут сухой старик сделал то, чего прежде не решался сделать ни один из посетителей этого дома, даже самый наглый. Он вдруг решительно сделал шаг и, прежде чем Гензель успел опомниться, уже стоял в дверном проеме.

— Приношу извинения, — негромко, но твердо произнес он. — Если бы дело терпело, я бы ждал столько, сколько потребуется. Но в данном случае участие госпожи Гретель требуется мне прямо сейчас.