Пока Шривиджая впадала в застой, Ява дробилась на мелкие царства, а Чампа и Вьетнам находились в состоянии неустойчивого равновесия, образовавшийся в морской торговле вакуум могли в разное время заполнять Китай, Шри-Ланка и даже Паган. Но Китай не был заинтересован в морской торговле, Шри-Ланка оставался слишком уязвимым для завоевателей, а Паган, хотя здесь существовала научная традиция, которая в этот период пыталась переместить центра тяготения к морю, на берега, некогда занятые Фунанем, был слишком удален от моря. И в XI веке государством Южной Индии было создано довольно непрочное образование, которое некоторые ученые также именуют империей.

Сила царства Чола была сосредоточена на суше, на рисовых полях долины Кавери и на горных пастбищах. Государи этого царства (почти без исключений) гораздо больше внимания уделяли безопасности своих земель и возможностям их расширения, чем морю. Набег на чужие земли по Гангу делал для престижа монархии больше, чем заморские плавания: в этом отношении Чола резко отличается от современных ей христианских государств, в которых «деяния за морем» добавляли славы и святости походам крестоносцев. Потенциал царства Чола как возможной родины морской цивилизации связан с соединением власти, богатства и честолюбия царей с возможностями торговых общин на Коромандельском побережье. В крупнейших портах этого побережья Нагапаттинаме, Каверипумпаттинаме и Мамаллапу-раме на склады принимались жемчуг, кораллы, орехи бетеля, кардамон, пестро раскрашенный хлопок, черное дерево, янтарь, благовония, слоновая кость, рога носорога и даже живые слоны, на товары ставили царскую печать в виде тигра, и затем товары обменивались на золото[890].

Подобно своим современникам в лесах умеренного климата (см. выше, с. 190–193, 203–212), цари Чолы в гигантских масштабах уничтожали леса и строили города в имперском стиле. Миф об основании династии повествует о том, как царь Кола охотился на антилопу: его вдруг заманил в глубину леса демон, и он оказался в таком месте, где не было ни одного брамина, чтобы принять подношение. Поэтому царь расчистил лес и принялся строить храмы[891]. А наследники следовали его примеру.

Профессия купца сочеталась с профессией пирата; у купцов Чолы были частные армии и репутация «льва, готового к убийству»[892]. Имперские амбиции были наиболее сильны у тех царей, кто поддерживал близкие отношения с купцами. Кулоттунга I (1070–1120), снизивший налоги, взимаемые с купцов государством, считал себя — об этом говорит надпись на столбе — героем песен, «которые поют на далеких берегах океана молодые персиянки»[893]. Морской империализм Чолы состоял, вероятно, прежде всего в пиратских набегах, хотя были захвачены и участки земли и в Шри-Ланке, на Мальдивских островах и, возможно, в Малайе стояли гарнизоны. Однако воздействия этих набегов было достаточно, чтобы сокрушить Шривиджаю и обогатить храмы Южной Индии. Храмы были союзниками и помощниками царя в управлении государством, и они же получали наибольшую выгоду от войн. Их вложения в землю и в совершенствование ее обработки в конечном счете могли подорвать морской империализм Чолы — что стало заметно в XIII веке. Но пока влечение к морю сохранялось, списки даров на стенах храмов свидетельствуют о его плодах — переходе от пожертвований скота и сельскохозяйственной продукции к роскошным подношениям экзотических товаров и денег, особенно в период между 1000 и 1070 годами. Среди сокровищ Танджора были: золотая корона (такого размера, что на ней держали постоянно горящими сорок ламп), 859 бриллиантов, 309 рубинов, 669 жемчужин, браслеты, серьги, золотые гирлянды, зонтики, подсвечники, опахала, подносы и сосуды[894].

В течение длительного периода, с середины IX до середины XIII века, утонченное, величественное и чуткое искусство отображало ценности, которые позволили государству Чола подняться над грабежом и эксплуатацией. Даже по меркам индийской цивилизации храмы Чолы были необыкновенно чувственными. Приход династии в Танджор, первую столицу государства, изображается почти как надругательство; согласно надписи, отмечавшей это событие, памятники города подобны украшениям девушки «с прекрасными глазами, грациозными извивами волос, с телом, закутанным в ткань, и с белой, как известь, кожей»[895]. Та же эстетика пронизывает все искусство Чолы. Когда Раджендра (1012–1044) в ознаменование своих побед на Ганге построил новую столицу, он придал храмам гибкие изгибы, формы изящных королев и богинь, украшавших храмы, построенные его предшественниками. Город строился с размахом, свидетельствовавшим о невероятном честолюбии. В искусственное озеро длиной 60 и шириной 3 мили Раджендра провел воды священной реки. Вид строений, по словам поэта XII века, мог наполнить радостью «все четырнадцать миров, окруженных бушующим океаном». Этот город воплощал самую суть цивилизационных амбиций, ибо «сама природа вокруг стала невидима»[896].

Коромандельское побережье обладает наилучшими во всей восточной Индии возможностями для превращения в центр торговли. На западном берегу от Биджапура до Мала-бара тянется длинная полоса торговых государств, удобных гаваней и общин, живущих морем. Но район, который можно считать образцом морского мира, находится на северной оконечности побережья, в Гуджарате. Жители Гуджарата в истории Индии были тем, чем голландцы в Европе и обитатели Фучжоу в Китае: самыми опытными и преданными своему делу мореплавателями. Задолго до того как сформировалась некая гуджаратская сущность, на этой территории располагался большой порт эпохи Хараппа (см. выше, с. 299), Лотал, который вел торговлю с Месопотамией и Персидским заливом и вывозил медь, добытую в Карнатике. Потомки моряков Лотала в середине первого тысячелетия до н. э. стали героями морских рассказов джатаки и купцами, упомянутыми в «Опасностях Эритрейского моря» (см. ниже, с. 561). В одной джатаке (номер 360) говорится о царе, который послал министра, обратив его в исследователя, «по всем морям», чтобы отыскать похищенную царицу. Другая джатака (номер 463) — это рассказ о слепом моряке из Бхаруча, который открывал неведомые моря и основывал выгодную торговлю, потому что «по приметам океана знал, какие в нем скрываются сокровища»[897]. Слепой моряк может показаться столь фантастической выдумкой, что это вызовет недоверие к рассказу; история явно связана с легендами о слепых проводниках в пустыне, где среди изменчивых барханов зрение не дает никаких преимуществ (см. выше, с. 100). Однако волны действительно сходны с песком, и многие рассказы, существующие ради выраженной в них морали, основаны на реальном опыте.