Все это дошло в конце концов до генерального прокурора. Тогда Энди достал телефонный номер прокурорского офиса и регулярно туда звонил, прикидываясь журналистом, расследующим этот случай. Мы постоянно находились от них на шаг впереди — мы знали об их планах! Не думаю, что сегодня такое возможно. Сейчас они бы устроили надзор. В общем, результатом всего этого стала направленная головным офисом тори служебная записка для партии консерваторов по поводу Crass, в которой говорилось: «Ни в коем случае не реагировать на действия этих людей».

Самым большим успехом во всем этом деле было то, что мы смогли получать всю информацию, касающуюся этой войны. Наша группа сделала и сказала все, что могла. Потом мы еще выпустили сингл «Gotcha». Пластинки выходили очень быстро — как из пулемета.

Джереми Каннигем (The Levellers: бас-гитара):

В начале восьмидесятых я заканчивал школу. Я тусовался в парке, и там у меня были старшие друзья, познакомившие меня с Crass. Политика Crass была очень важна: они политизировали поколение, и я был одним из тех, кого они политизировали. Они помогли определить движение, из которого вышли члены Levellers. Кто-то мне их поставил со словами: «Это самая панковская пластинка, которую ты когда-либо сможешь услышать», — и после нескольких прослушиваний и знакомства со всеми их текстами и информацией, которая шла с их пластинками, меня это полностью захватило. Обложки складывались в множественные эссе — потрясающее художественное оформление и чтиво, заставившее тебя думать. У меня ушло какое-то время на то, чтобы врубиться в музыку — поначалу она мне казалась чересчур экстремальной, по-настоящему экстремальной, в ней была вся загадка. Мне больше нравились Discharge — они были более прямолинейными, они замечательно звучали, и они очень повлияли на нью-метал.

Относительно музыки это был отличный период для панка, и, когда я подсел на Crass, я стал врубаться во всю эту сцену. Там было немало интересных групп, например, Rudimentary Peni, Flux, Amoebix, Mob. Мне больше нравились то, о чем говорили Crass, чем то, о чем пели Exploited, 4 Skins или группы вроде Business — меня эта сцена не вдохновляла. А еще эти беспорядки в Саутхолле — хреновое дело. Между этими двумя сценами случился раскол, и на какой бы ни был стороне Гарри Бушелл, я буду на другой! (Смеется.)

Примерно к 1984 году направления, в которых пошли различные ответвления панка, были такими разными — от политически заряженных миров Билли Брэгга и Angelic Upstairs до анархо-пацифизма, от Oi и готов до нью-попа — что это уже не могло восприниматься одним движением. Шлюзы могущественной Реки Панк, разлившейся в 1976–77 годах, теперь не выдержали ее напора и широко распахнулись. Мало какие области не были затронуты, но сама повсеместность наводнения сделала влияние панка не столь явным. И хотя оно, возможно, снова стало андеграундным, энергия панка никуда не девалась. Изменились и продолжали меняться и многие жизни.

Билли Брэгг:

Панк очень повлиял на мои песни. Я был очень впечатлен группами Clash, Jam, очень хорошими сонграйтерами того периода, вроде Элвиса Костелло, который может и не был панком, но его отношение было панковским. И Элвис, и Джо Страммер до самой своей смерти оставались верны своим идеалам. Они не стали Стингами. Приятно, что даже Уэллер остался им верным.[305]

Впоследствии я оценил и Damned. Поначалу, когда я их впервые услышал, я их не понял — наверное, они для меня были слишком радикальными. Я думал, что они просто валяли дурака. Как только я услышал Ramones, то сразу врубился. Мне очень нравился Йен Дьюри. Hot Rods и Feelgoods долго не прожили. В сталинском Году Ноль их оттерли в сторону.

Когда в 1980 году распались Riff Raff, мне казалось, что всему пришел конец. Чтобы не возвращаться домой, я решил вступить в ряды армии. Я стирал свое прежнее существование. В армии я писал песни и демобилизовался, полный желания продолжать делать музыку. Однажды я как-то вечером увидел в Top Of The Pops группу Spandau Ballet, выступающую в килтах, и подумал: «Мать вашу, нет ни одной группы, которая бы пела о том, что мне хотелось бы слышать, но я мог бы делать это сам». В общем, я пошел наверх, взял свою гитару и с тех пор мало что помню.

Мне хотелось быть резким и бескомпромиссным. Мне не нужен был кто-то еще. Мне нужен был полный контакт. Пришли «новые романтики» и заменили содержание формой, что меня жутко бесило. Мне хотелось выйти и бросить вызов всему миру. Я чувствовал себя как сержант Фьюри, бегущий с автоматом за фрицами — глупая метафора, конечно — «Давайте ублюдки! Только один я остался!» Первый альбом и был воплем той ярости. Эти долбанные фэны Roxy Music — я знал, что мы должны от них избавиться, как только у нас появится шанс! Думаю, я поднял свой флаг на мачту в попытке вернуть эту территорию. Период забастовок шахтеров имел особое значение. Этот опыт заставил нас объединиться и создать Красный Клин, чтобы гнев шахтеров не прошел бесследно.[306]

Это пришло от Clash. Они были массой противоречий: им хотелось изменить мир, но не хотелось закончить игру в политическом мейнстриме, что, на мой взгляд, было большим поражением. Им следовало бороться с Тэтчер, а не выебываться на стадионах Америки. Я знаю, что лейбористская партия была не лучшим вариантом, но, по крайней мере, она была средством и возможностью избавиться от Тэтчер. Clash не использовали свои возможности по максимуму. Красный Клин шел так далеко, насколько это было возможно, пользуясь поддержкой людей, пытавшихся сделать это раньше. Возможно, кто-то смог бы пойти дальше Красного Клина?

Менси:

Нас всегда считали группой коммунистов, но я был человеком профсоюзов. Я и сейчас себя не считаю более политизированным, чем тогда, когда я начинал. Мне кажется, все сдвинулось вправо, а я остался на том же месте.

Настоящим поворотным моментом для меня стала шахтерская забастовка. Я сидел в пабе, смотрел телевизор, и, когда на экране появился Оргрив, все присутствовавшие очень обрадовались, кроме двух-трех человек, и я подумал: «Вот суки! Ублюдки!» Там сидели люди, утверждавшие, что они не имеют отношения к политике, и они приветствовали Оргрива! Я сказал: «Вы все просто мудаки. Шахтеры мои друзья». С тех пор я стал очень интересоваться политикой — хотя я и был человеком профсоюзов.

Я видел страдания и писал об этом песни. Когда я впервые поехал в Лондон, я гулял по улицам и видел магазин на магазине. Я думал: «На чем они все делают деньги?» Все это очень отличалось от Сандерленда. Просто другой мир.

Панк изменил мир. Дебаты продолжаются. Энергия не исчезла.