и тут же выбрасывает за дверь. Мы протягиваем руки к солдату с наручниками. Он вопросительно смотрит на капитана, тот на нас. Наконец капитан изрекает:

— Опустите руки. На остановке назовёте фамилию того, кто отвинтил гайку. Не назовёте — дальше повезу в браслетах.

Вагон закрыли, поезд тронулся дальше.

На остановке, это была станция Котлас (это она продержала нас у семафора), нас двоих повели в вагон конвоя. Не менее получаса «мотали душу». Уговаривали по-хорошему, угощая папиросами. Уговаривали с угрозами, обещая по приезде на место БУР, самые грудные земляные работы, лесоповал (будто от них это зависело!)…

Ничего не добившись, изматерили, не преминув добавить, что враг народа остаётся врагом народа, и возвратили в вагон.

В наше отсутствие приводили в вагон железнодорожного слесаря для проверки нашей работы. Отзыв его оказался весьма положительным:

— Сделано по инженерному, комар носа не подточит!

— Сами себя заклёпывали, а для себя — и не расстараться! — с издёвкой сказал Каплер.

Солдат огрызнулся:

— А ну, разговорчики!

Выходя из вагона, слесарь сумел незаметно от конвоя сунуть в Рабиновичу в руку полпачки моршанской махорки…

На каждой остановке, вплоть до конца «путешествия», выводили двух-трёх человек из вагона на допрос. Заведённое дело «о побеге» явно не вытанцовывалось. Все допрашиваемые отвечали, что к побегу никто не готовился, а гайка отвернулась сама.

Всю дорогу капитан называл меня подчёркнуто иронически:

— Эй, ты, инженер!

А бывшего секретаря МК комсомола: — Эй, ты, технически допустимо!

Несмотря на создавшиеся далеко неблагоприятные взаимоотношения с конвоем, всё же на деньги, вручённые капитану ещё до случая с гайкой, он прислал нам с конвоем несколько пачек папирос. Правда, на эти деньги, по нашим соображениям, можно было приобрести их вдвое; больше, но каждый думал: вора всё равно не найдёшь, а может, и папиросы вздорожали, мало ли что на этикетке проставлена цена. Может, папиросы были изготовлены до пересмотра цен!

В общем, мы были признательны и за это, и никто не думал просить оставшиеся деньги. Только секретарь проворчал:

— Это же безобразие, товарищи! Офицер — и вор!

— Заткнись, секретарь, это не на заседании в МК. Чего расшумелся? Деньги не твои, ну и помалкивай себе в тряпочку!

ПЕРВЫЙ В ИНТЕ

САНГОРОДОК — ШАХТА № 9

Мелким холодным дождём встретила нас Инта. Двенадцать километров по разбитому узкому шоссе шли мы от станции к посёлку. Пропускали встречные и перегоняющие нас грузовые машины, сходя на обочину дороги, проваливаясь в липкую грязь тундры. Шли, растянувшись на добрые полкилометра, очень медленно, со своими чемоданами, мешками, узлами.

Много, наверное, видела эта дорога на своём, не таком уж и длинном веку, таких невесёлых, похожих больше на похороны, шествий. Ни удивления, ни интереса не проявляли к нам встречные шофёры и их пассажиры. Наверное, примелькалось им всё это, стало привычным, понятным и как бы должным.

Подвели к лагерному пункту сангородку. Приём был оказан нам далеко не гостеприимный. Проверка по формулярам и обыск продолжались целый день, под дождём, без пищи.

Перед воротами лагеря — сплошное болото с редким мелким кустарником и тонкими, искривлёнными в разных направлениях стволами и ветками стелющихся по земле берёзках.

Раздалась команда: «Всем сесть!»

Куда садиться? В грязь, в болото? И как только у них поворачивается язык?!

Но команда есть команда! Начинаем устраиваться. Подмяли кустики, на них — мешки, узлы, чемоданы. Время тянется томительно медленно. Вызывают по алфавиту — так сложены формуляры. Фамилии на мою букву «С» стали вызывать далеко за полдень, пожалуй, даже ближе к вечеру.

Вместо дождя пошёл мокрый снег, поднялся порывистый, пронизывающий насквозь ветер. Вся одежда мокрая до самого тела. Начинает знобить, коченеют ноги.

Наконец, дошла очередь и до нас. Проверили, посчитали — и мы в бараке. А он нетопленый, с грязными сплошными нарами, сильно напоминает барак пересылки в Вятке. Каждый норовит захватить верхние нары — там теплее, по крайней мере не пронизывает ветром через беспрерывно открывающуюся дверь.

Затопили печку, появилась электрическая лампочка. Принесли хлеб и кипяток в деревянных шайках. Стало как будто немного теплее.

Пришёл нарядчик. Описывать его нет особой надобности — он такой же, как согни встречавшихся мне ранее. Выделяется и одеждой, и разболтанной походкой, и голосом. Ничего и никого не видящий перед собой. Оказался таким же, как и все, с которыми сталкивала судьба в течение предыдущих десяти лет. А видел я их немало.

Зачитал несколько фамилий, объявил их бригадирами и предложил каждому из них записать к себе в бригаду по сорок человек. Списки доставить ему до отбоя. Я искренне удивился проявлению каких-то демократических начал. Обычно нарядчики сами комплектовали бригады, а здесь предоставили право бригадирам самим подбирать себе людей. Это что-то новое! То ли время иное пришло, то ли порядки изменили по каким-то соображениям.

Человский сразу же после ужина куда-то исчез, оставив на меня, Каплера и Рабиновича свои чемоданы, предварительно вынув из них мужской плащ и дамские туфли на высоком каблуке, которые из самого Парижа он вёз своей жене.

Несколько позже мы узнали, что плащ он «подарил» начальнику КВЧ — старшему лейтенанту, а туфли перешли в собственность нарядчика. Они ему сильно понравились ещё на вахте, при обыске, а к тому же у него здесь, в женском бараке, была, как он выразился, «маруха», которая не прочь была пощеголять в «закордонном».

Он же, нарядчик, посоветовал Человскому продать плащ начальнику КВЧ, подсказав ему и мотивировку этого подарка:

— Скажи ему, что он мал размером, а к тому же всё равно носить его, мол, в зоне не разрешат!

Нарядчик привёл Человского в КВЧ, отрекомендовал начальнику полковником в недалёком прошлом и художником — в настоящем. А когда плащ оказался начальнику впору, последний зачислил его в штат КВЧ.

— Такие люди нам нужны, будете писать картины, — сказал старший лейтенант.

Нарядчик получил туфли несколько раньше, ещё до представления Человского начальнику КВЧ.

— Если не подойдут по ноге — принесу обратно, ведь они мне не нужны, сам понимаешь! — сказал он, беря туфли и засовывая их в карман «москвички».

Очевидно, туфли подошли — обратно он их не принёс. А на другой день, как бы вскользь поинтересовался, не знает ли Человский, у кого есть приличные и обязательно хромовые сапоги.

— Очень нужны коменданту лагпункта. Сам должен понимать, что он — сила. И, кстати, он очень обязательный человек, никогда не забывает об уважении к нему.

Сапоги у Человского были, но он послушал моего совета, ещё в вагоне передал их