И скрывать не приходится, да и ни к чему скрывать то, что было. Многие и многие закончили здесь свой безрадостный жизненный путь. Не зря здесь на каждом лагерном пункте, в том числе и на шестом женском, были созданы специальные бригады по рытью могил. Кстати, это тоже относилось к лагерным работам.

В Абези никакого производства не было, а пятнадцать тысяч человек нужно было корми ть, одевать, лечить, охранять, «перевоспитывать».

Администрация лагеря изыскивала любые возможности, чтобы как-то занять этих людей.

Развернули строительство бараков, вахт, казарм для конвоя жилых домов в посёлке, клуба для вольнонаёмных, яслей для их детей. Создали швейные мастерские, деревообрабатывающий комбинат.

Всем строительством и ДОКом заправлял прораб Петкевич, присланный из Инты.

Поляк по национальности, дорожный мастер в прошлом, отбыл пятилетний срок за историческую контрреволюцию, прав выезда из Коми АССР не получил, вынужден был остаться в Инте. Тучный человек, хромой на правую ногу, ходил с толстой суковатой палкой. Человек с большим, чисто польским «гонором», немалыми знаниями и большим опытом в строительстве.

Прибыв в Абезь, я некоторое время совсем не работал, никуда не назначался как недавно потерявший глаз и ввиду крайнего истощения. Сидеть в бараке без дела было крайне тяжело. Неоднократно обращался к нарядчику с просьбой дать хоть какую-нибудь работу, чем вызвал его искреннее удивление. Просил об этом же начальника производства — старшего лейтенанта. Дошёл даже до начальника лагерного пункта майора Новикова и его заместителя капитана Саввина. Сетовал перед товарищами по бараку и нарам.

— Ну и сиди, чего ты мозолишь всем глаза. Что думаешь, срок уменьшат? Не рассчитывай на это, не туда попал! — говорили окружающие.

Подходящей работы не находилось, а послать на физические работы, хотя бы лёгкие, не позволяла медицинская часть. Был такой врач Земцов, который убедил начальницу медчасти лейтенанта Авриненко — жену оперуполномоченного, что на физические работы меня посылать ни в коем случае нельзя.

Прорабу Петквичу нужен был нормировщик, оформляющий наряды для взаиморасчётов с комбинатом Интауголь и лагерем. Хотя начальник комбината и начальник ИнтЛага сидели чуть ли не в соседних кабинетах, но у каждого из них были свои средства и какие-то взаиморасчёты. Лагерь был поставщиком рабочей силы, а комбинат — её потребителем.

Таким образом, требовалось создание хотя бы видимости какой-то самоокупаемости.

Когда же нам стали платить деньги за выполняемую работу, то эта операция взаиморасчётов приобрела актуальное значение. Нормировщик стал как бы посредником между комбинатом и лагерем. С одной стороны, он должен был соблюдать интересы лагеря и выводить большой процент выработки на каждого рабочего, а с другой стороны, интересы комбината, чтобы рабочая сила была дешевле. А если учесть, что от нормировщика зависела и величина пайка заключённого, то станет понятным сложность и ответственность этой работы.

Угодить всем, не нарушая законоположений, инструкций, справок, было под силу лишь высококвалифицированному и эрудированному человеку.

Лагерь порекомендовал Петкевичу попробовать на этой работе заключённого Спановского. Он инженер-экономист, в прошлом — педагог. В войну попал в плен, до освобождения Красной Армией был в офицерских лагерях. Пришлось ему побывать и в Бухенвальде.

Следователь, ведший его дело, никаких доводов, оправдывающих плен, не признавал.

— Если ты попал в плен тяжелораненым, что я вполне допускаю, то почему же ты после выздоровления не бежал? Говоришь, невозможно было? Допускаю, что и в этом ты мне не врёшь. Но почему же ты не убил себя? Ведь это же было вполне возможно!

На этом «железная» логика следователя заканчивалась, да и само следствие прекратилось. За измену Родине Спановский получил пятнадцать лет, с последующими пятью годами поражения в правах.

Ему явно повезло. Такие же «преступления» другими следователями и судьями карались гораздо строже. Двадцать, двадцать пять лет каторжных работ были далеко не исключением.

Взявшись за работу, Спановский уже на первых порах почувствовал, что удержаться на этом месте ему не удастся. Строительного дела он не знал, с нормированием столкнулся впервые в своей жизни; характер у него был мягким, податливым. Крик, угрозы, мат бригадиров его пугали, он терялся, путал.

А через неделю он пригласил меня помочь ему. Чтобы убить время и помочь товарищу, попавшему в беду, я не только дал согласие, но с особым рвением набросился на работу, истосковавшись за долгие недели ничегонеделания.

Заполнял наряды, нормировал, цапался с назойливыми бригадирами-рвачами, перечил самому Петкевичу. Последнее было, очевидно, результатом того, что официально я не подчинялся ему, да и вообще никому не подчинялся, был сам по себе.

Спановский был рад, что избавился от неприятного ему дела, уже через неделю брал в руки наряды лишь для их подписания да для разноски выполненных объёмов в книгу учёта.

Таким образом, фактически нормировщиком стал я, а Спановский заготовлял бланки нарядов и вёл учёт работы.

Петкевич настоял перед начальником лагеря майором Новиковым на официальном закреплении меня нормировщиком. Старший лейтенант-начальник ППЧ был этим недоволен, видите ли, Петкевич действовал не через него, а напрямую через Новикова, но всё же переложил мою карточку в бригаду ДОКа, а Спановского оставил в ППЧ экономистом. Мне пришлось заполнить специальную форму для нормировщиков и дать письменное обязательство, что при нарушении законодательства, связанного с нормированием, я несу уголовную ответственность.

Через две недели я был официально утверждён нормировщиком Абезьского отделения комбината Интауголь. Утверждение подписал начальник службы груда и зарплаты комбината товарищ Тур.

В мои обязанности входило нормировать и расценивать наряды, заполнять их под диктовку малограмотных бригадиров, вести учёт объёмов работ. Количество нарядов с каждым днём увеличивалось. Работа усложнялась, так как от вписывания общих нарядов на всю бригаду стали переходить на звеньевые и индивидуальные со всех лагпунктов Абези.

До сотни нарядов стало поступать от вольнонаёмных: электросварщиков, водопроводчиков, кочегаров, шофёров, возчиков. Поэтому мне в помощь дали Михаила Гоголя и Шимонелиса — украинца и литовца. Оба с десятилетними сроками по 58-й статье. Гоголь — как террорист, а Шимонелис — как агитатор.

Вначале мы работали в лагерной зоне. Потом Петкевич настоял на нашем переводе в ДОК — поближе к себе.

Опять конвой, «молитва» утром и вечером, ежедневные обыски.

ДОК имел пилораму, столярные мастерские без каких-либо механизмов — одни ручные верстаки, кузницу на четыре горна, слесарные мастерские с одним токарным станком.

Постоянно на ДОК выводили двести-триста человек. Летом — меньше, зимой — больше.

Как только мы стали работать на ДОКе, Петкевич нагрузил меня ещё и обязанностями плановика и механика. Это объяснялось отнюдь не моими универсальными познаниями или отсутствием подходящих людей. Людей было много — грамотных, способных, хороших. Но Петкевичу было