орган из членов ЦК и ЦКК – ленинградцев Евдокимова, Бакаева, Куклина, Шарова и до определенного времени (примерно до 1928 г.) Лашевича, Залуцкого и Харитонова. У Правых была, на их «жаргоне», «тройка»: Рыков – Бухарин – Томский, в которую никогда не входил Угланов. «Группировкой Сырцова – Ломинадзе», как определил ее Сталин, в действительности руководили Александр Петрович Смирнов и Сырцов. Не стоит забывать и о «15‐ти» сапроновцах. Численно фракция Тимофия Владимировича Сапронова и Владимира Михайловича Смирнова (последний на его последнем судилище откажется от самооговора) была ничтожна, однако это были проверенные люди, опытные большевики, некогда накопившие серьезный опыт на руководящей советской работе.

Следует обратить внимание на то важное обстоятельство, что в противостоянии большевистских вождей двадцатых годов важную роль сыграла «свита», которая «делала» своих «королей» и вследствие действий которой сталинские пометы синим карандашом на составленных в НКВД СССР списках лиц, подлежащих аресту, в тридцатые годы оказались довольно внушительными по объему. Как Троцкому давали сто очков вперед его «соратники» из бывших свердловских уральцев, превратившие своим «заявлением 46‐ти» начатую Львом Давидовичем дискуссию в масштабное противостояние тогдашнему сталинско-зиновьевскому руководящему ядру ЦК и ЦКК РКП(б), так петроградское (ленинградское) окружение Зиновьева неизменно толкало Григория Евсеевича на отстаивание революционного, большевистского курса. Зиновьев признался в 1935 г.: «Я лично – человек больших внутренних колебаний»[1620]. Таковых внутренних колебаний не было ни у комсомольских вождей, снятых с их постов в 1925 г. (в плане большевистской принципиальности там пробы не было негде ставить) и порвавших все отношения с Зиновьевым после его капитуляции, ни у Залуцкого, который поделился с сотрудником Молотова рассуждениями о партийном Термидоре и характеристиками вождей сталинско-бухаринской руководящей группы ЦК ВКП(б), прекрасно зная, что Леонов передаст их в Москве «кому надо» слово в слово, ни у Лашевича, который «двадцать лет спустя» надумал «тряхнуть стариной» и произнес «нагорную проповедь… в лесу».

Каменев с Зиновьевым, возглавляя московский и ленинградский регионы, были вынуждены отстаивать интересы пролетариата, как мы бы сейчас сказали, обеих столиц. Сталин, возглавляя Секретариат ЦК РКП(б) – ВКП(б) – КПСС, как справедливо замечали советологи вроде М.С. Восленского, вынужденно представлял интересы нарождавшейся «партократии». В условиях многозадачности Зиновьев, руководивший международным коммунистическим движением и ответственный за хозяйство Северной столицы, и Каменев как один из двух лидеров советско-хозяйственного аппарата всего Советского Союза, глава столичного региона и председательствующий в Политбюро, попросту не могли сосредоточиться на борьбе за власть в РКП(б), а Сталин, который, как и его предшественники на посту руководителя Секретариата ЦК Свердлов и Крестинский, занимался прежде всего расстановкой и перестановкой кадров, мог уделить все свое внимание установлению единоличной власти. Этот урок, заметим в нарушение хронологии, будет усвоен Хрущевым, который, сосредоточившись на работе в Секретариате ЦК КПСС, будет не без успеха выискивать «ошибки» в работе как председателя Совета Министров СССР Маленкова, так и министра иностранных дел СССР Молотова.

ЦК РЛКСМ, Ленинградский губкомол и курировавшие последний в колыбели революции Сафаров и отчасти Залуцкий погорели в 1925 г. на том же самом, на чем погорел до них Владимир Александрович Антонов-Овсеенко, о снятии которого с поста руководителя Политуправления Красной армии генсек сказал в 1924 г.: «Антонов снят с ПУРа по решению Оргбюро ЦК, утвержденному Пленумом ЦК. Он снят прежде всего за то, что разослал циркуляр о конференции ячеек военных вузов и Воздухофлота с порядком дня: по международному положению, по партстроительству и пр., без ведома и согласования с ЦК, хотя Антонов знал, что ПУР работает на правах отдела ЦК. Он снят с ПУРа, кроме того, за то, что разослал всем военным ячейкам циркуляр о формах применения внутрипартийной демократии вопреки воле ЦК и несмотря на предупреждение ЦК о согласовании этого циркуляра с планами ЦК»[1621]. После Антонова-Овсеенко и ленинградских комсомольцев, которые попытались без санкции сверху созвать фактически всесоюзную конференцию РЛКСМ, отчасти на аналогичной «угрозе» партии и ее «несокрушимому единству» погорит после Великой Отечественной войны ленинградское же руководство ВКП(б), которое проведет в городе на Неве де-факто не всероссийскую, а всесоюзную оптовую ярмарку и тем самым воскресит в памяти сталинских соратников и самого Хозяина события двадцатых годов.

В головы старых большевиков, которые помнили историю партии со II съезда РСДРП 1903 г., целенаправленными усилиями Ленина и его тогдашних товарищей по руководству большевистской фракции был вбит первый пункт Организационного устава партии, в соответствии с которым членом партии считался «…всякий, принимающий ее Программу, поддерживающий партию материальными средствами и оказывающий ей регулярно личное содействие под руководством одной из ее организаций»[1622]. Сторонники «генеральной линии» партии, проникавшие на нелегальные собрания оппозиционеров, узнавали о наличии у Троцкого и Зиновьева руководителей подпольной системы руководящих органов, своими глазами видели, как оппозиционеры вносили в подпольные кассы членские взносы, в том же размере, что был официально установлен и в партии – для поддержания исключенных, на нужды руководящих органов фракции, а также и на оплату различной отпечатывающейся литературы и труда машинисток. Многочисленные записки в партийные органы дополнили более поздние признания Зофа, Пикеля и других «покаявшихся» оппозиционеров. С появлением в 1927 г. проекта платформы «большевиков-ленинцев», которая фактически представляла собой альтернативную Программу партии, сталинцы и будущие Правые не могли не убедиться в том, что с учетом наличия фракционных центров, членских взносов и платформы (а фактически партийной Программы) «вторая партия», вопреки пламенным заверениям зиновьевцев и вынужденным в условиях союза Левой и Новой оппозиций заверениям троцкистов, уже создана.

У сталинско-бухаринского руководства появились все основания для утверждений о «второй партии», тем более что у проекта оппозционной платформы было и свое название партии – «большевиков-ленинцев» (то есть Сталин и Бухарин со товарищи по умолчанию становились вроде бы то ли «большевиками-антиленинцами», то ли «меньшевиками-сталинцами»). Генсека, и далеко не его одного, полагаем, трясло, когда он увидел среди лидеров «ленинцев» Троцкого.

Важно подчеркнуть: несмотря на то, что троцкисты были психологически подготовлены к созданию «второй партии», Лев Давидович и его ближайшие соратники предпочли все же сохранить своих сторонников в ВКП(б), осознавая тот факт, что Троцкий был великим оратором и выдающимся партийным «литератором», однако он отнюдь не преуспел даже в создании сколько-нибудь серьезной фракции во времена «единой» РСДРП[1623]. До своей вынужденной эмиграции Троцкий продолжать гнуть ту линию, которой он придерживался с момента вступления его как вождя «Междурайонной организации объединенных социал-демократов» в большевистскую партию на VI съезде РСДРП (большевиков) в конце июля – начале августа 1917 г. Большевики получили дополнительные силы в тогдашней столице – Петрограде, что было отнюдь не лишним после подавления попытки военного переворота, предпринятой «ленинской» партией вопреки воле Ленина 3 июля, а Троцкий, влияние «межрайонки» которого не выходило за пределы Петрограда, вошел в самую немногочисленную из всероссийских партий – в расчете на обретение в ней сторонников. Расчет, как мы можем сейчас говорить, вполне оправдался. Троцкий с его холодностью и подчеркнутой корректностью, вызывавшей раздражение у товарищей по партии, весьма склонных к панибратству, так и