Я спросил у Джонни Джонсона, как появились на свет Sweet Little Sixteen и Little Queenie. И он сказал – ну, Чак приносил все слова, а мы типа разыгрывали что-то под блюзовый формат, и я задавал прогрессию. Я говорю: Джонни, это называется сочинять песню. Ты должен был получить минимум пятьдесят процентов. То есть тебе в контракте, конечно, могли заранее застолбить сорок, но он всяко писал эти вещи с тобой. Он говорит: да я про это как-то и не задумывался, просто делал что умею, и все. Мы со Стивом провели расследование, и обнаружилось, что все, что Чак написал, было либо в ми-бемоле, либо в до-диезе – фортепианные тональности! Вообще не гитарные. Это была железная улика. Тональности-то такие, что не слишком подходят для гитары. Так что явно большинство этих песен начиналось на фоно, а потом пристраивался Чак, брал баррэ этими своими загребущими руками, которые спокойно перекрывают все струны. Я вдруг просек, что он просто шел следом за левой рукой Джонни Джонсона!

У Чака размер рук немаленький – ему спокойно хватает растяжки для всех этих баррэ-аккордов. Очень длинные, изящные ладони. Я потратил пару лет, чтобы придумать, как делать такой же звук с пальцами покороче. Все благодаря походу на “Джаз в летний день”, где Чак играет Sweet Little Sixteen. Я смотрел на его руки, как они перемещаются и куда встают пальцы, и обнаружил, что, если я переложу это в гитарные тональности, там, где есть основной тон, я смогу поймать этот свинг по-своему. Так же как делал Чак. Чем прекрасна игра Чака Берри, так это как раз натуральным свингом. Никакого тебе пыхтения и вкалывания с перекошенным лицом – просто плавный, естественный ход вразвалочку, как у льва.

Это было нереально, мягко говоря, – свести Чака с Джонни. Интересно, как они действовали друг на друга. Они же не работали вместе очень долго. Джонни одним своим присутствием напомнил Чаку, как оно все должно звучать, и Чак стал подтягиваться до его уровня. Он уже бог знает сколько играл с разным убожеством – с теми, кто в очередном городе найдется подешевле. А в остальном – приехал один и уехал один, только чемодан прихватить. Для музыканта играть ниже собственного уровня – это все равно что душу погубить, а он уже сто лет оттрубил в таком режиме, дошел до ручки и стал насквозь циником по отношению к музыке. И теперь, когда Джонни начинал зажигать, Чак говорил: эй, а помнишь вот это? И переключался на что-то вообще неизвестно откуда. Было как-то дико и прикольно в то же время смотреть, как Чак нагоняет упущенное с Джонни и с остальным бэндом, потому что теперь у него за барабанами сидел Стив Джордан, а он не работал с таким ударником чуть ли не с 1958 года. Я собрал состав, который раскопал старого Чака Берри, насколько это было вообще возможно. Такой состав, который был не хуже, чем его первоначальный. И я думаю, у нас получилось – по-своему, но получилось, хотя он, конечно, тип хитрожопый. Но мне не привыкать работать с хитрожопыми типами.

Была одна по-настоящему замечательная вещь, которая вышла из этого фильма: я дал Джонни Джонсону новую жизнь. Он получил возможность поиграть перед народом, да еще и на хорошем инструменте. И уже дальше до самой смерти он продолжал играть по всему миру, и люди получали удовольствие. У него начались гастроли, он заслужил признание. И важнее всего, что он снова обрел самоуважение, его ценили за то, кто он есть – первоклассный музыкант. Он и не думал, что кто-нибудь еще в курсе, что это он играл на всех тех офигенных вещах. Ведь ни славы композитора, ни авторских ему так и не досталось. Может, это и не Чак был виноват, может, это все благодаря Chess Records. У них это был бы не первый случай. Вопросов Джонни не задавал, так что ему ничего и не перепало. В общем, Джонни Джонсон получил в подарок еще пятнадцать лет у всех на слуху, смог заниматься тем, чем всегда должен был, и получать за это причитающееся, вместо того чтобы кончить жизнь за баранкой.

Я нечасто ругаю кого-то (за пределами ближнего круга), но должен сказать, что Чак Берри меня сильно разочаровал. Он был моим героем номер один. Я думал: блин, это должен быть классный чувак, раз он так играет, раз он такие песни сочиняет, так поет, так лабает. Ну просто не может не быть классным чуваком. А когда мы для фильма собрали один аппарат из его и нашего, я уже потом выяснил, что он выставил счет продюсерской компании за аренду его усилителей. С самого первого такта в первый же вечер, на том концерте в Fox Theater в Сент-Луисе, Чак послал к чертям собачим все наши тщательно выстроенные планы и начал играть совершенно другие аранжировки, да еще и в других тональностях. Но было уже неважно. Это все равно была лучшая версия Чака Берри живьем, которую только можно получить. Как я сказал, когда представлял его перед введением в Зал славы, – я слизал все проигрыши, которые он когда-нибудь играл. Так что это был мой долг перед ним: стиснуть зубы, когда он напрашивался сильнее всего, вести с ним игру на выматывание и довести дело до конца. А он-то, конечно, резвился со мной вовсю – это видно в фильме. Мне было очень трудно терпеть, чтоб меня третировали как пацана, а Чак как раз этим и занимался со мной и со всеми остальными.

И все-таки, что я думаю про Чака в глубине души, лучше выражено в письме, которое я послал ему однажды факсом после того, как в миллионный раз услышал его по радио:

* * *

Великое предательство Мика, которое мне трудно простить, – как будто он тогда специально хотел покончить с Rolling Stones раз и навсегда – это его объявление в марте 1987-го, что он поедет в тур обкатывать свой второй сольной альбом Primitive Cool. Я еще в 1986-м рассчитывал, что мы отправимся в тур, и уже сильно обламывался тем, как Мик все оттягивал. А теперь все вообще стало ясно. Как сформулировал Чарли, он просто взял и перечеркнул двадцатипятилетнюю историю Rolling Stones. Так это выглядело. Stones вообще не гастролировали с 1982-го по 1989-й и не собирались вместе в студии с 1985-го по 1989-й.