до нас писем, адресованных Федеру, правда, не имеющем даты, Цвейг сообщает: «Я посылаю Вам новые газеты и рукопись “Шахматной новеллы”, хотя она еще далека от совершенства. Я буду Вам весьма благодарен, если Вы, как профессионал двух искусств – редактор и литератор – безоговорочно выскажете мне свои возражения и предложения. Мы с нетерпением ждем Вас во вторник и, если погода будет теплая, предлагаем для встречи нашу террасу».

Насколько Федер помог и помог ли вообще с правкой рукописи, неизвестно. Ответных писем, к сожалению, не сохранилось. Впрочем, последний свой шедевр в напечатанном виде не успеет увидеть и сам автор…

* * *

В пятницу 28 ноября на улицу Гонсалвес-Диас, 34, без приглашения нагрянули знаменитости, чтобы поздравить с шестидесятилетием того, кто так просил свою супругу не устраивать торжества, называя этот день «черной датой». Чего Цвейг достиг к этому роковому рубежу? Да по большому счету ничего не достиг, а только растратил. У него не было сбережений, любимой библиотеки, даже собственного угла, не то что дома. Не было прежних сил и возможностей путешествовать, не было друзей – многие лежали в сырой земле за океаном.

Тем не менее, осознавая все это, Шарлотта организовала для мужа праздник и пригласила к столу самых близких людей. Приехал Коган со своей женой Паулиной. В качестве подарка они преподнесли писателю десятимесячного жесткошерстного фокстерьера по кличке Плуки. Стефан очень обрадовался четвероногому другу. С этого дня все свободное время он возился с Плуки, заботился о нем как о родном ребенке, с важной походкой гулял по улицам и рассуждал на философские темы. Даже в прощальном письме хозяйке дома не забыл упомянуть о рыжем приветливом щеночке.

На скромный праздник приехал и Клаудио де Соуза, писатель, драматург, президент бразильского отделения Пен-клуба, с которым Стефан познакомился еще в августе 1936 года. Он привез имениннику два сюрприза: напечатанную в «Viking-press» книгу «Бразилия – страна будущего» и открытку от министра иностранных дел Хосе Карлоса де Маседу Соареса. Примерно в те же дни ноября Берман-Фишер в сыром и холодном Стокгольме издаст на немецком языке первый тираж «Бразилии» и сообщит эту радостную весть автору вместе с поздравлениями по телефону.

Жюль Ромен, проживая в Мексике, заранее позаботился о подарке. Как раз к юбилею воплотил в жизнь давнюю идею издать в «Viking-press» брошюру на двух языках, французском и английском, своего доклада «Стефан Цвейг, великий европеец», текст которого он зачитывал в Ницце и Париже еще в 1939 году. Позже Ромен вспоминал в мемуарах: «Я сделал все, чтобы послать ему хоть какой-то знак дружбы. Этот жест, мне кажется, доставил ему удовольствие».

Шарлотте благодаря Провидению и помощи высших сил удалось разыскать в лавке букиниста в Петрополисе антикварное собрание сочинений Оноре де Бальзака и под аплодисменты коллег преподнести супругу изящные томики черного цвета. Стефан сильно разволновался, увидел в этом знак судьбы, понял, что пришло время вновь собраться с силами и вернуться к большой работе.

Федер за столом взял слово последним. Скромно поздравив юбиляра и пожав ему руку, он достал из портфеля двухтомное издание Мишеля де Монтеня, предварительно на титульном листе аккуратно написав: «Дорогой Стефан, пусть присутствие столь мудрого наставника помогает тебе избавиться от мрачных мыслей».

Круговорот времен неотвратим

Над головою, белой от седин.

Бесценной жизни суть тогда видна,

Когда стакан испит до дна…

Стаканы были осушены, тосты и пожелания произнесены. Стихотворение «Благодарность шестидесятилетнего» из уст понурого виновника торжества прозвучало. Друзья постепенно разошлись, оставив именинника наедине с мрачными мыслями и «Опытами» Монтеня. Удивительно, но своим друзьям в Нью-Йорк, например Фюлоп-Миллеру, Стефан хвастался, что в подвале дома обнаружил сундук, где среди прочего хлама находилось редкое издание Монтеня. Вы улыбнетесь, но это был чистой воды вымысел. Вымысел даже не столько потому, что «Опыты» ему подарил Федер, сколько потому, что в доме Маргариты Банфилд – барабанная дробь – никакого подвала не было. Скорее всего, ему просто захотелось, чтобы нечто подобное произошло с ним в действительности, на самом деле, а друзья, которым об этом рассказывалось, само собой, проверить информацию не могли. Фридерике он тоже описал «легенду о сундуке», но ей же жаловался на скудный быт, на изоляцию, на отсутствие рядом Германа Броха, Бертольда Виртеля и того же Фюлоп-Миллера. Письмо Иоахиму Маасу в Нью-Йорк закончил фразой: «Читаю Бальзака, Монтеня и Гёте – так что никаких друзей моложе двухсот лет».

И вот Цвейг «в определенный час» засел на веранде с томами французского гуманиста XVI века и, что называется, потерял счет времени. Он ясно понял, что «Опыты» должным образом способны оценить как раз те, кем он сам являлся в настоящее время: «не очень молодые читатели, люди уже накопившие известный опыт жизни и испытавшие разочарование». Он нашел в авторе родную, родственную душу, «интересную личность, необыкновенно прозорливого и проницательного, безусловно, достойного любви человека, и кроме того, художника» и сразу стал собирать дополнительные источники.

После первого визита в библиотеку он уже был переполнен планами нового эссе и едва запустил во Вселенную мысль, как тут же получил «ответ», сообщение, что французский ученый Фортунат Стровски (Fortunat Strowski, 1866–1952) недавно бежал из Европы и переехал в Бразилию. До войны на протяжении тридцати лет он занимался изучением наследия французского гуманиста, написал и издал во Франции цикл из пяти книг «“Опыты” Мишеля де Монтеня».

В Рио их познакомил Афонсо Аринос де Мелло Франко, политик и адвокат, автор закона о запрете расовой дискриминации в Бразилии. Как историк, он сам когда-то занимался исследованием трудов Монтеня и, разумеется, стал с удовольствием оказывать содействие Цвейгу. Единомышленники встретились в Рио, а затем несколько раз в Петрополисе, ведь с декабря 1941 года Стровски жил в одном из отелей города. Накануне последнего сведения счетов Цвейг придет к нему и отдаст взятые в долг книги, чтобы никому и ничем не быть обязанным.

«Кого же нам благодарить, – пишет Цвейг в первой главе эссе о Монтене, – если не тех, кто в подобные нашим бесчеловечные времена укреплял в нас человеческое, кто напоминал нам, что мы не должны потерять единственное и не подлежащее утрате из того, чем мы владеем – наше сокровенное “Я”. Ибо сохраняет и увеличивает свободу на земле лишь тот, кто остается свободен сам, свободен по отношению ко всем и ко всему».

Уже в первой главе он проведет параллель и сравнит «спорадический взрыв безумия человечества», выжигающий души и земли переход от гуманизма к жестокости, с которым четыре века назад столкнулся Монтень, с тем крахом нынешних идеалов, что выпало испытать и пережить гуманистам ХХ века – самому Цвейгу и его совестливым коллегам. «Меня же трогает и занимает