Медсестры сновали туда-сюда, они говорили о Гиппократе. Достаточно небольшого усилия, чтобы любой кусочек реальности сложился в блестящие стихи. Но зачем загадывать загадки Этьену, который уже достал свой блокнот и с живостью, одним росчерком рисовал белые двери, носилки, прислоненные к стенам и окнам, сквозь которые мягко струилась сероватая муть и виднелся скелет дерева, на ветвях которого сидели две голубки, по-буржуйски раздув зоб. Ему хотелось рассказать другой свой сон, было так странно, что все утро он никак не мог отделаться от того сна про хлеб, а тут раз, на углу бульвара Распай и бульвара Монпарнас, другой сон упал на него сверху, будто стена или, скорее, как будто он все утро был раздавлен стеной плачущего хлеба, и вдруг, как на кинопленке, которую крутят назад, стена с него поднимается, выпрямляясь одним движением, а он остается перед воспоминанием о другом сне.

— Как пожелаешь, — сказал Этьен, пряча блокнот. — Когда тебе придет в голову, спешить некуда. Я собираюсь прожить еще лет сорок, так что…

— Time present and time past[789], — процитировал Оливейра, — are both perhaps present in time future.[790] Предначертано, что сегодня все кончится стихами Т. С.[791] Я думал о сне, че, прости. Сейчас пойдем.

— Да, потому что со сном мы уже разобрались. Вот так носишься с чем-нибудь, носишься, а в конце концов…

— А на самом деле все дело в другом сне.

— Misere![792] — сказал Этьен.

— Я не рассказал тебе его по телефону, потому что в тот момент я его не помнил.

— Кроме того, все упиралось в шесть минут, — сказал Этьен. — В глубине души власть весьма мудра. Мы только и делаем, что обсераем их без конца, а они между тем знают, что делают. Шесть минут…

— Если бы я его в тот момент вспомнил, я бы вышел из той кабины и позвонил тебе из другой.

— Ладно, — сказал Этьен. — Давай рассказывай сон, а потом спустимся по лестнице и пойдем выпьем вина у Монпарно. Меняю твоего пресловутого старика на сон. То и другое вместе — перебор.

— Ты попал в самую точку, — сказал Оливейра, глядя на него с интересом. — Проблема в том, можно ли менять эти две вещи. Не далее как сегодня ты мне говорил: бабочка или Чан Кай-ши[793]? А может, меняя старика на сон, ты на самом деле меняешь сон на старика.

— По правде говоря, пропади оно все, и то и другое.

— Художник, — сказал Оливейра.

— Метафизик, — сказал Этьен. — Но мы вот тут стоим, а там медсестра задает себе вопрос, мы с тобой сон или парочка бродяг. Что произойдет? Если она станет нас выгонять, это будет медсестра, которая нас выгоняет, или сон, который выгоняет двоих философов, которым снится больница, где среди другого прочего есть один старик и одна взбесившаяся бабочка?

— Он был совсем простой, — сказал Оливейра, немного откинувшись на спинку скамейки и прикрыв глаза. — Так вот, там был только дом моего детства и комната Маги, и то и другое в одном сне. Я не помнил о нем, после того, как он мне приснился, я совершенно о нем забыл, а сегодня утром, когда я думал о сне про хлеб…

— Про хлеб ты уже рассказывал.

— Вдруг появился тот, другой, и тот, который про хлеб, полетел ко всем чертям, потому что их даже сравнить нельзя. Сон про хлеб мог мне явиться… Явиться, ну скажи пожалуйста, слово-то какое.

— Ты не должен стесняться этого слова, если это то, о чем я думаю.

— Ты подумал про мальчика, конечно. Ассоциация напрашивается сама собой. Но я не чувствую за собой никакой вины, че. Я его не убивал.

— Все не так просто, — сказал Этьен в замешательстве. — Пойдем навестим старика, хватит всяких идиотских снов.

— Пожалуй, я не смогу тебе его рассказать, — сказал Оливейра примирительно. — Представь, ты прилетаешь на Марс, а там какой-то тип просит рассказать тебя, что такое пепел. Примерно так.

— Мы идем к старику или не идем?

— Мне, в общем-то, все равно. Но раз уж пришли… Койка десять, кажется. Надо было ему принести чего-нибудь, глупо являться как мы, без всего. Ты мог бы подарить ему рисунок.

— Мои рисунки можно только купить, — сказал Этьен.

(-112)

Настоящий сон происходил в промежуточном состоянии, когда ему казалось, будто он проснулся, хотя по-настоящему он еще не просыпался; чтобы об этом говорить, нужно оперировать понятиями иных измерений, убрать такие категории, как видеть во сне и проснуться, которые ни о чем не говорят, и попытаться переместиться туда, где снова будет дом его детства, гостиная и сад, и все необыкновенно четко и ясно, и цвета такие, как бывают, когда тебе десять лет, красное — такое красное, синее, как в ширмах из цветного стекла, зеленое, как листва, как аромат, запах и цвет, которые ощущаешь одновременно и зрением, и обонянием, и на вкус. Только во сне гостиная в два окна, которые выходили в сад, была одновременно и комнатой Маги; забытое местечко в предместье Буэнос-Айреса и улица Соммерар без усилий слились воедино, не наложились одно на другое и не присоединились друг к другу, но образовали единый сплав, без всякого усилия устранив возможные противоречия, и появилось ощущение, будто ты у себя, будто обрел нечто главное, как бывает в детстве, когда ни на секунду не сомневаешься, что эта гостиная будет всю жизнь: неотъемлемая принадлежность. И так вышло, что дом в Бурсако и комната на улице Соммерар были местом, и во сне надо было найти самый спокойный угол этого места, смысл сна, кажется, как раз в этом и был — найти спокойный угол. В этом месте был еще один человек, его сестра, которая молча помогала ему найти спокойный угол, как бывает в некоторых снах, когда человек или вещь даже не появляются, но ты знаешь, что они здесь и участвуют в твоем сне; некая сила без видимого выражения, нечто существующее или действующее благодаря присутствию, внешне не проявившемуся. И вот они вместе с сестрой выбрали гостиную как самый спокойный угол места и правильно сделали, потому что в комнате Маги нельзя играть на пианино или слушать радио после десяти вечера, а не то старик с верхнего этажа тут же начнет колотить в потолок, или соседи с пятого этажа пришлют раскосую карлицу с жалобами и претензиями. И все это без единого слова, потому что ведь сестры, как бы там и ни было, они выбрали гостиную с окнами в сад, отказавшись от комнаты Маги. В этом месте сна Оливейра проснулся, возможно, потому, что Мага провела своей ногой у него между ног. Единственное, что он ощущал в темноте, — он в гостиной, в доме своего детства, со своей сестрой, и еще ему ужасно хотелось отлить. Бесцеремонно отпихнув ногу Маги, он встал и вышел на лестничную площадку, ощупью нашел выключатель и включил подслеповатый свет в клозете, после чего, даже не потрудившись закрыть дверь, стал мочиться, держась одной рукой за стенку, стараясь не заснуть и не упасть на пол тут же, в клозете, полностью погрузившись в свой сон, и смотрел, не видя, на струю, выходившую между пальцев, которая терялась в отверстии унитаза, то и дело попадая на потемневшие фаянсовые края. А может быть, настоящий сон как раз и был в тот момент, когда он думал, что проснулся и мочится в четыре часа утра на шестом этаже на улице Соммерар, зная, что гостиная, выходившая в сад, в Бурсако, — это реальность, он знал это, как знают немногие непреложные вещи, как знают, что ты — это ты и что эти мысли твои, а не кого-то другого, и знают без удивления и возмущения, что твоя жизнь наяву — это сплошной вымысел рядом с прочностью и постоянством этой гостиной, хотя после того, как ты вернешься в постель, никакой гостиной уже не будет, останется только комната на улице Соммерар, а ты знаешь, что место — это гостиная в Бурсако с запахом жасмина, проникавшего в оба окна, гостиная со стареньким пианино «Блютнер», розовым ковром, и зачехленными стульями, и его сестрой, тоже зачехленной. Он сделал неимоверное усилие, чтобы выйти из ауры сна, отвергнуть место, которое его обманывало, он уже достаточно проснулся, чтобы иметь представление об обмане, о том, где сон и где явь, но, пока он стряхивал последние капли сна, гасил свет и тер глаза, возвращаясь с лестницы в комнату, все было в минусе, под знаком минус, минус лестница, минус дверь, минус свет, минус кровать, минус Мага. Он с трудом сделал глубокий вдох и прошептал «Мага», прошептал «Париж», кажется, прошептал «сегодня». Это прозвучало как бы издалека, из пустоты, из непрожитого на самом деле. Он вернулся в комнату, чтобы снова уснуть, как возвращаются на свое место и в свой дом после долгах скитаний в дождь и холод.