не проходит; вдруг поднявшейся температуре; о легких, их работу он находил «странной» из-за полученных ранений; о больном горле; о весе то избыточном, то недостаточном; о выпитом холодном дайкири, из-за чего началось воспаление легких; о совершенно непонятной «горной болезни»; о головокружениях после того, как ударился головой обо что-то; о мокроте, он никак не может ее откашлять; о слишком сухой коже; о страхе перед раковой опухолью или вероятностью заболеть сифилисом. Это завладел им после необъяснимого, беспричинного обморока, такого же, как «когда я был маленьким», – говорил он; и бесконечно о сильно поврежденном желчном пузыре. Все это свидетельствует о его общей болезненности и, как всегда у Уорхола, о его способности во всем, что бы ни случилось, разглядеть что-то смешное, настоящие страхи обычно помещены в запретную зону, никогда не называются настоящими именами, а только намеками, весь спектр слезных причитаний и ноющих стенаний занимает свое обычное место: от мнительного хныкания до жалоб в полный голос, которые доставляют ни с чем не сравнимое удовольствие. Одним словом, теперь его поведение почти ничем не отличалось от того, как вела себя его мать.

В сплошном потоке страхов и ожиданий всевозможных ужасов существовали свои «периоды». В 1970-е годы, как следствие покушения, все затмевал страх перед новым нападением. Уорхол мало говорит о настоящих проблемах своего самочувствия, что его действительно угнетали, зато без конца о мелких ушибах, порезах пальцев, о своих прыщах, которые его раздражали и тревожили и которые он торопливо пытался замаскировать. Позднее, в 1980-х годах, на первое место вышли тревоги по поводу веса, таблеток валиума, от них он уже чувствовал зависимость, СПИДа, бродящего вокруг и подбиравшегося все ближе, от него уже умерли несколько его близких друзей.

О своем весе он говорил и писал довольно часто, но это немного напоминало светскую болтовню. Однако бросается в глаза, что в течение почти трех месяцев его страхи выросли до небывалых размеров: 13 мая 1981 года – «похудел» до 65 килограммов, из-за чего «перепугался не на шутку», потому что его желудок «здорово сжался»; а 15 августа того же года – «я поправился до 68 килограммов, но так я себе нравлюсь меньше, поэтому я решил ничего не есть». Очевидно, что упоминание о «желудке» здесь что-то означает, а именно речь идет о последствиях более или менее успешных операций, перенесенных им после покушения.

Тем временем в своем «Дневнике» он писал 11 мая 1981 года: «Записался на прием к доктору Коксу на вторник, потому сильно похудел, а заболеть я не хочу». 14 мая 1981 года: «Я так похудел, что когда захотел выпить кока-колы, это оказалось очень трудно, потому что мой желудок сильно уменьшился». 22 июня 1981 года: «Потеря в весе все еще пугает. Мне нравится быть худым, однако это уже слишком, и страшно». 12 августа 1981 года: «Вешу теперь 52 килограмма и уже чувствую, как мои нервы скребутся о кости».

В адрес СПИДа он отпускает по-детски безответственные словечки, эта манера сильно озадачивает, даже если в ней просматривается фобия. Его размышления искренни? Не всегда. Когда он надевает обычную гротескную маску, становится как-то неловко над ней смеяться. 11 мая 1982 года: «В New York Times большая статья о СПИДе, основная мысль состоит в том, что они не знают, что делать. Болезнь уже приобрела масштабы эпидемии. Они пишут, что у ребят, которые без конца занимаются сексом, появляется вирус в сперме и они могут подцепить любую существующую болезнь – гепатит А, В, С и мононуклеоз. Я боюсь заразиться, если выпью из того же стакана или просто окажусь рядом с этими парнями в туалете». 21 июля 1983 года у него спросили, есть ли у него новости о Калвине Кляйне и о его предполагаемом СПИДе: «Вдруг, – рассказывал Уорхол, – ко мне подошел Кляйн, крепко обнял меня и поцеловал. У него была небольшая колючая бородка. Я перепугался, вдруг ее волоски, как иголки, проколят мои прыщи, и в меня “впрыснется” вирус СПИДа». 16 января 1987 года: «Бруно захотел сесть рядом с Робертом Мэпплторпом, хорошо, что не со мной. Он болен. Я сел на другое место».

Что касается валиума, четыре отрывка «Дневника», выбранные в качестве примера, возможно, помогут нам увидеть эволюцию его отношения к этому медицинскому препарату. 24 декабря 1983 года: «На меня напало полное уныние. Дома принял валиум – и забыл обо всем на свете». 17 июня 1984 года: «Попытался заснуть без валиума, однако вино, выпитое за ужином, на меня плохо подействовало. Валиум для меня – идеальное средство». 2 октября 1986 года: «Принял свою дозу валиума и лег спать. Видимо, нужно признаться “Дневнику”, что я крепко подсел на крючок валиума. Я попал в зависимость. Я прочитал о симптомах зависимости в газете, и все они у меня есть. Начиная с декабря, чтобы получить рецепт на него, нужно будет собирать еще больше подписей, так что уже сейчас нужно сделать запасы». 29 декабря 1986 года: «Я действительно попал в наркотическую зависимость от валиума. Вечером я принял только четыре таблетки, но когда я решил от него отказаться и больше месяца совсем его не принимал, у меня началось головокружение, а это симптомы “ломки”. Я стал снова принимать валиум».

Нарочно ли Уорхол оставил упоминание о том, что он «сидит» на валиуме, как на наркотике? Если Уорхол «глотал» медикаменты, «колол антибиотики», может быть, он находился в гораздо большей зависимости, а его организм был гораздо сильнее отравлен медикаментами, чем он сам полагал? Он всегда восставал против подозрений в употреблении кокаина, но делал это так неловко, что эти подозрения лишь усиливались. По крайней мере, все считали, что случаем попробовать это «зелье» он не пренебрег. 5 января 1982 года он сделал такую запись: «Встал рано. Чувствую головокружение, и все плывет перед глазами, как во время действия ЛСД, хотя я никогда его не принимал».

Между тем Уорхол продолжал писать портреты; ревностно следил, не забыла ли о нем пресса; участвовал (соблюдая, более или менее, секретность) в работе совета Нью-Йоркской академии искусств, основанной в 1980 году, голосуя за возвращение традиционного художественного обучения, подразумевающего рисунок с живой натуры и гипсовых муляжей.

Целыми днями он пил кофе и объяснял это так: «Я решил худеть». 9 апреля 1981 года он решил стать манекенщиком. «Фред буйствует – он думает, что я сошел с ума. Но я в самом деле хочу этим заниматься, поэтому я просто не обращаю на него внимания». Моделью он все-таки стал, несмотря на