– Дезинфекцией…

– А по-моему, кошачьей мочой, – возразил Гарри. – Сделайте что-нибудь, хорошо? Мне дорога моя репутация.

Закрывшаяся за ним дверь отсекла смех привратника.

Здание из бурого песчаника на Восточной 61-й улице сохранило первозданный вид. С отвратительным привкусом во рту, вспотевший и мрачный, Гарри стоял на выдраенной ступеньке крыльца и чувствовал себя полным неряхой. А кислая физиономия мужчины, открывшего ему дверь, только подтвердила это.

– Да? – поинтересовалась физиономия.

– Меня зовут Гарри Д’Амур, – представился он. – Мне звонили.

Мужчина кивнул и вяло проговорил:

– Заходите…

В доме было прохладнее, чем на улице, и ароматы не уличные. От запаха духов резало глаза. Вдоль по коридору Гарри проследовал за неодобрительной физиономией в большую комнату. Там у противоположной стены – отделенная от вошедших восточным ковром, в немыслимую вязь яркого рисунка которого было вплетено все, кроме ценника, – сидела вдова. Траур и слезы были ей не к лицу. Поднявшись навстречу мужчинам, она подала руку:

– Мистер Д’Амур?

– Да.

– Валентин приготовит вам выпить, если желаете.

– Будьте добры, молока, если можно. – Уже час, как его донимал желудок. Видать, с того момента, как она упомянула Уикофф-стрит.

Валентин отправился вон, до последнего мгновения не сводя глаз-бусинок с Гарри.

– Кто-то умер, – предположил Гарри, когда Валентин вышел.

– Умер, – снова присаживаясь, сказала вдова. Следуя ее пригласительному жесту, он опустился напротив на диван, заваленный количеством подушек и подушечек, способным снарядить любой гарем. – Мой муж.

– Простите. Печально…

– Некогда печалиться, – сказала она, каждым взглядом, каждым жестом отрекаясь от своих слов. А он втайне порадовался ее горю: вуаль от слез и усталости полускрыла яркую красоту. Доведись ему увидеть ту красоту незатуманенной – онемел бы от восхищения.

– Мне сообщили, что муж погиб в результате несчастного случая, – заговорила она. – А я убеждена, что это не так.

– Вы не могли бы… как ваше имя?

– О, простите. Моя фамилия Сванн, мистер Д’Амур. Доротея Сванн. Возможно, вы слышали о моем муже.

– Фокусник?

– Иллюзионист, – поправила она.

– Я читал об этом трагическом происшествии.

– Вам случаем не приходилось бывать на его представлениях?

Гарри покачал головой:

– Мне Бродвей не по карману, миссис Сванн.

– С начала его гастролей минуло всего три месяца, и в сентябре мы собирались возвращаться…

– Возвращаться?..

– В Гамбург, – уточнила она. – Не люблю я Нью-Йорк. Жаркий, душный город. И жестокий.

– Не вините Нью-Йорк. Город ни при чем.

– Может, и ни при чем… – кивнула она. – Пожалуй, случившемуся со Сванном суждено было произойти – здесь или где бы то ни было. Все твердят мне: несчастный случай, несчастный случай… Всего лишь несчастный случай.

– Но вы так не считаете?

Появился Валентин со стаканом молока, поставил его на стол перед Гарри и собрался уже уходить, как Доротея попросила:

– Валентин, письмо.

Он взглянул на нее довольно странно – будто она сказала что-то непристойное.

– Письмо, – твердо повторила она.

Валентин удалился.

– Вы говорили…

– Что? – нахмурилась она.

– О несчастном случае.

– А, да. Мы прожили со Сванном семь с половиной лет, и я научилась понимать мужа так, как никто другой в его жизни. Я научилась чувствовать – когда ему хочется, чтоб я была с ним рядом, а когда – нет. Когда ему этого не хотелось, я куда-нибудь исчезала и оставляла мужа наедине с его тайнами. Поверьте мне, это был гений. Величайший иллюзионист со времен Гудини.

– Вот как?

– Порой мне казалось чудом то, что он позволил мне войти в свою жизнь…

Гарри чуть было не сказал, что Сванн был бы безумцем, откажись он сделать это, однако счел подобный комментарий неуместным. Ей сейчас явно не до лести; да она в лести и не нуждалась. Нуждалась она сейчас, пожалуй, лишь в одном – в живом муже.

– Теперь же мне кажется, я совсем его не знала, – продолжила она. – Не понимала его. Может, это был еще один трюк фокусника? Еще немного магии?

– Пару минут назад я назвал его фокусником, – сказал Гарри, – а вы поправили меня.

– Поправила, – подняв на Гарри извиняющийся взгляд, вдова признала его правоту. – Простите. Сванн меня приучил. Он терпеть не мог, когда его называли фокусником. Говорил, это слово надо приберечь для артистов цирка.

– А он таковым не был?

– Муж частенько называл себя Великим Притворщиком, – сказала она. И улыбнулась своим мыслям.

Опять появился Валентин – его скорбный облик по-прежнему источал подозрительность. Он принес письмо и явно не желал с ним расставаться. Доротее пришлось подняться, пересечь комнату и взять конверт из его рук.

– Думаете, стоит? – спросил Валентин.

– Да, – ответила она.

Развернувшись на каблуках, он проворно удалился.

– Валентин убит горем, – сказала Доротея. – Простите его резкость. С самого начала карьеры Сванна он находился рядом. И, наверное, любил моего мужа не меньше, чем я.

Вдова вытянула из конверта письмо. Бумага была желтоватой и воздушно-тонкой, как паутинка.

– Через несколько часов после его смерти мне доставили и передали в руки это, – объяснила она. – Адресовано мужу. Я вскрыла. Пожалуй, вам следует прочесть.

Она протянула Гарри листок: в почерке виделась рука человека независимого и цельного.

«Доротея, – писал Сванн. – Если ты читаешь эти строки, значит, меня уже нет в живых.

Тебе известно, как мало значения я придавал снам, предчувствиям и тому подобному; однако за последние несколько дней странные мысли закрались в мою голову и пробудили к жизни подозрение о том, что смерть моя где-то совсем рядом. Если я прав – значит, так тому и быть. И ничем тут не поможешь. Не теряй времени и не пытайся выяснить, отчего и почему, – поздно. Просто знай: я люблю тебя и любил всегда. Прости меня за минуты несчастья, что приносил тебе когда-то прежде и принес теперь: над этим я не властен.

Ниже в письме ты найдешь инструкции о том, как распорядиться моим телом. Прошу тебя твердо придерживаться их и никому не позволяй убедить тебя поступить вопреки моей воле.

Я прошу тебя позаботиться о том, чтобы мое тело оставалось под надзором ночь и день, пока меня не кремируют. Не пытайся вывезти мои останки в Европу. Кремировать меня надо только здесь и как можно скорее, а пепел развеять над Ист-Ривер.