— Только лишь потому, что он выглядит непохожим на все остальные. У него другое качество и — я бы сказал — стиль.

— Качество? Стиль? Никак не пойму, к чему вы ведете.

С легким раздражением он снова глянул на снимок, поворачивая в руках так, чтобы получше рассмотреть в полутьме коридора. На сей раз он изучал его более внимательно.

— Оскар, особое внимание обратите на строках четыре и пять в первой колонке, — настаивал Ренделл.

— Так, все в порядке. Читаются великолепно. Все очень разборчиво.

— К этому я и веду, — сказал Ренделл. Он размышлял над тем, стоит ли раскрывать перед Эдлундом свои истинные сомнения; в первый раз, когда он вместе с настоятелем Петропулосом изучал эти строки, те были не совсем четкими, как должно было выглядеть и на самом папирусе, и вот сейчас, каким-то чудом, они сделались прекрасно различимыми, как на фотоснимке, так и на оригинальном папирусе. Ренделл решил пока что не распространяться об этом, скорее уж притвориться, будто он видел папирус ранее.

— Оскар, когда я видел папирус в первый раз, эти строчки были среди самых трудных для прочтения, практически неразличимые. В арамейских буквах совсем невозможно было увидеть все эти закорючки или хвостики. А здесь, на фотографии, они различаются очень четко. Для меня это загадка.

— Для вас это загадка, а для фотографа здесь все ясно. Когда мне дают нечто вроде фрагмента папируса с двумя-тремя затертыми, размытыми или грязными зонами, я применяю то, что называется техникой маски, чтобы усилить контраст. Если я использую большее время экспозиции, чтобы выявить все тонкие или размытые значки текста, тогда имеется опасность переэкспонировать всю страницу. Поэтому, во время копирования, я перекрываю поток света для некоторых участков. Я закрываю определенные части папируса, для которых требуется, может, треть выдержки, нужной для потемневших или размытых участков. И от с помощью этой техники маскирования я могу получать довольно-таки однородный, хорошо читаемый негатив или отпечаток. Таково техническое объяснение тому, что если на оригинале папируса вам встречаются плохо разборчивые места, то на фотографии все видно четко. Давайте покажу.

Он придвинул отпечаток поближе к Ренделлу.

— Вот здесь как раз можно видеть, как моя техника маскирования и выявила все значки арамейского текста в четвертой и пятой строке, сделав их более четкими. Вспоминаю, что на этом папирусе было еще одно место, такое же почерневшее и едва различимое, пока я… — Тут его голос сорвался, а сам Эдлунд, указал на нижнюю часть колонки с арамейским текстом. — Странно, — пробормотал он.

— Что здесь странного, Оскар? — спросил его Ренделл.

— Вот эта нижняя часть. Здесь снимок переэкспонирован. Чуточку, но все-таки. Эта часть не маскировалась или же… маскировалась, но плохо. Для того, чтобы убрать поток света, подносят лист картона, но здесь… здесь это провели очень плохо, совсем не так, как это делаю я. А я уверен — во всяком случае, ранее был уверен — что сбалансировал выдержку и выровнял освещенность по всему листу. Я же уверен, что делал это. Я видел эти снимки сотни раз и всегда был удовлетворен результатом. А вот здесь появилась переэкспонированная часть. То есть, я хочу сказать, что невооруженный глаз, неопытный зритель, наверное, ничего и не заметит. Но только не для моего глаза. И я никак не могу это объяснить.

Ренделл осторожно забрал фотографию.

— Но, может быть, это не вы делали данный снимок, Оскар?

— Я делал его, потому что делал их все, — упрямо настаивал тот. — И, тем не менее, эта паршивая работа на мою не похожа. Странно, что такое случилось.

— Согласен, — в слово ему сказал Ренделл. — За последнее время в проекте произошло много странного.

Ему хотелось добавить, что странностью было и то, что несколько размытых для глаза строчек на Горе Афон внезапно сделались более четкими здесь, в Амстердаме. Странным было и то, что определенный папирус исчез в тот самый день, когда ему захотелось увидеть его, чтобы совершенно необъяснимо возникнуть на следующий день. Странным было и то, как негатив, который он желал сравнить с имеющейся у него фотографией, якобы, с которого этот снимок был сделан, был уничтожен огнем парой часов назад. Имелась еще одна странность, что техника маскирования Эдлунда была применена им самим совершенно непрофессионально только лишь на одном снимке, тот самом снимке папируса номер девять.

Для Ренделла все эти сомнения и странности оставались вопросами, на которые удовлетворительных ответов не находилось. И, понятное дело, без столь важного негатива, со своей незыблемой уверенностью в том, что он является единственным и неповторимым фотографом проекта, Эдлунд никаких ответов на эти вопросы дать не мог.

Ренделл подозревал, что если не будет кого-либо, где-либо, способного поддержать его сомнения или же вообще навсегда отбросить их, ему придется посвятить себя Воскрешению Два только лишь со слепой верой. Но он понимал, что это сложно, практически невозможно, обрести слепую веру, имея глаза открытыми. Вот только, на что открытыми?

Эта мгновенная мысль буквально поразила его, и тут его глаза открылись на возможное решение проблем, которое он совершенно проглядел, самое очевидное из всех решений.

— Оскар, вы не против, если я воспользуюсь вашим телефоном?

— Он у вас за спиной, висит на стене. Так что валяйте. А теперь, если вы разрешите, я пойду и займусь уборкой.

Ренделл поблагодарил фотографа, подождал, пока тот не выйдет, и набрал номер Воскрешения Два.

Телефонистке на коммутаторе он сообщил, что желает переговорить с отцом настоятелем Петропулосом. Через мгновение его соединили с секретарем доктора Дейчхардта.

— Это Стивен Ренделл. Настоятель Петропулос все еще у вас?

— Да, господин Ренделл. Он только вернулся с ланча, который в его честь устроили издатели. Сейчас он совещается с ними в кабинете доктора Дейчхардта.

— А вы бы не могли звякнуть туда? Мне бы хотелось переговорить с ним.

— Прошу прощения, мистер Ренделл, но мне дали инструкции, чтобы не было никаких телефонных звонков.

— Погодите, никто на вас не будет сердиться. Издатели знают, что это я пригласил настоятеля сюда. Так что, можете устроить им перерыв. Это крайне важно.

— Не могу, мистер Ренделл. Доктор Дейчхардт предупредил очень строго, чтобы им не мешали.

Тогда Ренделл испробовал другую тактику.

— Ну ладно, как долго настоятель еще будет там?

— Доктор Дейчхардт проводит настоятеля в аэропорт через сорок пять минут.

— Прекрасно. Тогда я приеду через полчаса. Вы сможете передать отцу настоятелю сообщение, когда он будет выходить?

— Да, конечно.

— Скажите ему… — Ренделл тщательно подбирал слова в уме, после чего медленно продиктовал их в трубку:

— Скажите ему, что Стивен Ренделл желает ненадолго встретиться с ним перед тем, как отец настоятель уедет в Шипхол. Передайте, что я был бы весьма благодарен ему, если бы он смог заглянуть ко мне в кабинет. Скажите, я хочу… лично поблагодарить его и пожелать счастливого пути. Можно будет это сделать?