яркого имени, мы не найдем там богословов, мы не найдем там подвижников, мы не найдем там ничего такого, чему можно бы было радоваться и радостно восклицать: «Вот что дала Церковь нашему времени!»

Но если мы посмотрим на плоды евлогианской ветви Православной Церкви, то мы найдем там и отца Николая Афанасьева с его замечательными богословскими трудами, и отца Киприана (Керна), и отца Александра Ельчанинова, труды которого все знают, и владыку Антония (Блума), митрополита Сурожского, который вырос в этой Церкви и потом, уже переехав в Англию, воссоединился с Москвой. В этой евлогианской ветви мы найдем и владыку Иоанна (Шаховского), и владыку Георгия (Вагнера), книгу которого о Литургии Иоанна Златоуста я всегда хвалю. В этой евлогианской Русской Православной Церкви мы найдем и Ивана Алексеевича Бунина, и Федора Ивановича Шаляпина, и Николая Александровича Бердяева, и всех других философов, писателей, художников и композиторов, кто [олицетворяет] всю Россию XX века, которой мы действительно гордимся, которую мы действительно любим, которая составляет золотой фонд нашей культуры. Более того, я подчеркиваю, что те богословские открытия, с которыми связаны труды отца Николая Афанасьева, отца Александра Шмемана, отца Киприана (Керна), – это действительно огромный шаг вперед для православного богословия в целом. Этот факт освобождения от опеки государства оказался чрезвычайно плодотворным для русского православия, но, увы – за пределами нашей несчастной страны. В то время как Антониева ветвь, повторяю, почти ничего не дала. И вот, митрополит Евлогий говорит в своей книге: «Самая упорная борьба всей моей жизни – это была борьба за свободу Церкви».

Причем, назначенный после своей епископской хиротонии в начале XX века на Волыни, владыка Евлогий начал сопротивление католикизации западнорусских земель, сотрудничая с государством. Он говорит: «Я решил опереться на государство в борьбе за православие в западнорусских землях. Но очень быстро понял, что государству нужно что-то другое, что государство только использует Церковь и меня, как архиерея, – как инструмент. И именно поняв это, перешел к совершенно другим взглядам и на Церковь, и на взаимоотношения Церкви с государством, освободился от этого, продолжая отстаивать именно православный путь для своей паствы, понял, что отстаивание православного пути не связано с цеплянием за опеку государства над Церковью».

Но, правду говоря, в последний период своей жизни, к концу Великой Отечественной войны, митрополит очень увлекся успехами советского оружия. Говорят, что у него на письменном столе постоянно лежали советские журналы с портретами генералов и маршалов, и он приходящим к нему людям говорил: «Посмотрите, какие лица! Ведь это лица Суворова, Кутузова, Барклая, Багратиона». Его восхищали лица советских генералов, подвиг советского солдата, и на этой волне радости по поводу победы над фашизмом митрополит решил вернуться под омофор Московского Патриарха, к тому времени уже избранного на патриарший престол Алексия I (Симанского).

И, казалось бы, дело шло к тому, чтобы его ветви Церкви вернуться под московский омофор; но еще не дал на это своего благословения Константинопольский Патриарх, как Московский уже объявил Евлогия своим экзархом. Еще не высказался по этому поводу окончательно митрополит Евлогий, вокруг которого в это время было множество молодых архимандритов и даже архиереев, его викариев, как из Москвы назначают викария в Париж. И уже умирающий владыка говорит: «Я его не звал, я его не приму. Меня никто не спрашивал. Что это такое творится?» Он, архиерей, абсолютно радостно и бесхитростно распахнувший свои старческие объятия навстречу Москве, получает типичные пощечины, почерк которых хорошо известен. Это почерк генерала Карпова, который в то время был назначен Сталиным своего рода обер-прокурором, то есть председателем Совета по делам Русской Православной Церкви. Как так можно: к старейшему в то время архиерею назначать викария, не спросив у него благословения? Как так можно: присылать епископа управлять приходами, которые он вообще в глаза не видел, когда там, в этих приходах, есть свои батюшки и свои архиереи? И архиереи замечательные, в числе которых – владыка Кассиан (Безобразов), редактор нового перевода Священного Писания на русский язык, ректор Свято-Сергиевского института, и другие замечательные люди. Поэтому воссоединение Церкви Русской не состоялось именно по той причине, что пленение государством части Православной Церкви, которая осталась на территории России, продолжалось.

Надо сказать, что, будучи антимонархистом, митрополит Евлогий одновременно был и антикоммунистом. Тут возникает закономерный вопрос, который задали по радио в воскресенье: можно ли одновременно быть христианином и коммунистом? И многие из наших с вами современников – и из числа епископов, и из числа священников, и из числа мирян отвечают на этот вопрос: «Да, можно». А вот я все-таки скажу: «Нет, нельзя». Для меня очень горько и больно, что наш Синод или Собор, приняв постановление о невозможности исповедовать взгляды супругов Рерихов и быть православным христианином одновременно, не принял аналогичного документа, в котором бы было явно и просто сказано, что абсолютно невозможно быть одновременно православным христианином и коммунистом. То есть, это не значит, что нельзя быть коммунистом. Ну, что поделаешь, если у кого-то такие взгляды. Но нельзя быть одновременно кошкой и собакой, нельзя быть одновременно слоном и бегемотом. Вот точно так же нельзя быть одновременно православным человеком и коммунистом.

Теперь я попытаюсь объяснить, почему все-таки это невозможно, уже опираясь не на свои чувства, а опираясь именно на богословие. По очень простой причине: потому что в коммунистической идеологии нет личности, здесь личность размыта; более того, здесь она почти отсутствует, здесь нет человеческого «я». Именно поэтому, кстати говоря, при коммунизме не страшно жить простому человеку: у него нет его «я», а раз нет «я», значит, нет «я боюсь». А христианство всё построено на персонализме, на пронзительном чувстве своего «я», на чувстве моего личного предстояния перед Богом. Что говорит Моисей, когда его зовет Господь: «Моисее, Моисее!» – «Аз, Господи!» («Вот я!»). На этом «Вот я!» построена наша вера в Бога. Если нет нашего личного «я», то не может быть и веры в Бога – это первое.

И второе. Христианство всё построено на нашей личной ответственности за то, что происходит вокруг нас, за себя самого, за наших близких. Христианин отвечает за всё. Я уже как-то говорил о том, что Адамов грех – это грех снятия с себя ответственности. И не в том было дело, что откусил Адам от яблока, но на вопрос: «Не ел ли ты?» – который задает Адаму Господь, тот отвечает: «Жена, которую Ты мне дал, она мне дала, и я ел». Вот что такое грехопадение. Он должен был сказать: «Да, я съел». Вместо этого он говорит: