Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А в коммунистической идеологии с нас ответственность снимается, потому что отвечает за всё вождь. Человек избавлен от ответственности, избавлен от необходимости зарабатывать деньги, потому что ему что-то платят. Как тогда говорили в стенах Академии наук: «Сотрудники делают вид, что работают, а администрация делает вид, что платит деньги». Но на эти деньги, которые платили для вида, все-таки можно было жить. Можно было практически не работать или, как мой отец покойный говорил, «бездельничать на работе, чтобы не работать дома», – и при этом, в общем, как-то существовать.
Но зато вот эта жизнь в обществе, где у меня нет моего «я», действительно не страшна. Потому что страхи начинаются там, где появляется мое «я»; а ситуация, где не было человеческого «я», где не было индивидуальности, действительно рождала уверенность в завтрашнем дне. Егор Кузьмич Лигачёв, которого тут на днях показали, так и говорил: «В те времена все были уверены в завтрашнем дне». Ну, конечно, и сегодняшний день был не самый лучший, и завтрашний был в перспективе не очень симпатичен. Потому что можно вспомнить, как люди жили в стиле «баракко» – это бесконечные бараки, и в Москве они были, не говоря о Раменском, Коломне… Потом только Хрущёв начал строить пятиэтажки. Это вообще воспринималось как величайшая победа. Но при этом действительно люди не боялись за завтрашний день, потому что их личного «я» не было, ответственности никакой не было, как-то было спокойно.
И вот это наводит меня на следующую мысль: коммунистическое общество – это один из очень архаичных типов общества, где человек растворяется в полисе. Вот как у греков было в полисские времена, когда греки действительно говорили: «Нам не страшно умирать, потому что я умираю, а полис остается». Почему, скажем, Сократу пришлось принять яд? Потому что он не вписывался в эту полисскую психологию, он был индивид, он был личность, он был «я». А все остальные были массой. Он не вписывался в эту массу, и поэтому его приговорили к смерти. Очень хорошо заметил один слушатель вчера: что и Христа тоже распяла масса, что никто не взял на себя ответственность. Они все кричали одновременно и пытались переложить эту ответственность на Пилата. Они кричали: «Распни Его», они не говорили: «Мы Его присудили к смерти»; они, требуя Его смерти, перекладывали ответственность на Пилата. В античности – Лосев об этом любил говорить, это была одна из любимых его тем – не было «я», в античности не было индивида. Индивид начинает складываться только в поздней античности. И вот тут наступает страшный кризис, в конце которого приходит Спаситель.
Так вот, в этом обществе нет «я», в этом обществе нет собственности, кроме шкафа, тахты или холодильника, поэтому не за что отвечать, не за что бояться. И поскольку сбережений нет, то не надо бояться, что они пропадут. Трагедия Сократа была в том, что он не вписывался в такое общество. И точно такой же была трагедия Бориса Пастернака, или трагедия Осипа Мандельштама, или трагедия Андрея Синявского, которые тоже не вписывались в это общество. Александр Солженицын боролся с этим обществом. Но ведь Борис Пастернак с этим обществом не боролся, он был им выплюнут только по одной причине: он был не такой, как другие. И люди боялись быть не такими, как другие. Люди говорили, что надо быть таким, как все, потому что иначе будут неприятности. Один очень достойный человек, мой родственник, устраивал мне дикие скандалы, чтобы я вступал в партию. Он говорил: «Ну и что, что ты не признаёшь эту идеологию? Ты должен быть как все, иначе общество тебя выплюнет».
Когда человек растворяется в группе, тогда он уже не сам живет, а за него живет целая группа – это всегда бывает, как у греков, как у египтян. Так это было и у нас. Когда говорили и писали о том, что детей воспитывает не семья, а школа. Когда насильно отнимали детей у родителей, например, по субботам; когда на XXIII съезде КПСС ввели свободную субботу, была инструкция от Министерства просвещения – по субботам детей занимать, чтобы они не находились в семьях. Потому что два дня в неделю в семье – это слишком много, семья тогда будет слишком влиять на ребенка.
А христианство – это, наоборот, наша ответственность за себя, за детей, за нищих, за больных. Ведь всё христианство построено на нашей личной ответственности, а коммунизм построен на том, что обо всём заботится государство. И живет серая масса людей, которые не должны друг от друга ничем отличаться, которые должны быть одинаковыми. В Китае это было доведено до абсурда, когда все ходили в синих костюмчиках. У нас до такого абсурда не доходили, но если вы вспомните толпу 1960-х годов, то она тоже была, в общем, отменно серой. Я – всем известный бунтарь, но, тем не менее, я вспоминаю, что, когда мои студенты-мальчишки начали впервые появляться в красных, розовых, голубых, фиолетовых свитерах, куртках, – я тоже как-то к этому относился плохо, говорил, что мужчина должен быть одет скромнее.
А если посмотреть на Церковь со стороны, то тоже вроде как в Церкви все равны, все одинаковы. В Церкви вроде как тоже размыта личность. И поэтому оказывается, что, будучи внутренне коммунизму противоположным, внешне христианство чем-то коммунизм напоминает. Но и идеи коммунистические взяты, безусловно, из Евангелия. Вспомните из послания: «Кто не работает, тот не ест». И получается, что в реальном православии есть что-то похожее на коммунистическую идеологию. И реальный православный человек (я не говорю: верующий христианин с горячим сердцем), реальный прихожанин тоже с удовольствием перекладывает ответственность на священника. Он говорит: «Батюшка, благословите (на что-то)», – не потому, что это благословение придаст сил, а для того, чтобы снять ответственность с себя. Во многих случаях происходит именно так: человек ждет благословения не потому, что через Божье благословение ниспосылается благодать, а значит, и сила, и мудрость, и новые возможности, а именно для того, чтобы переложить ответственность на священника. И часто говорится сегодня: главное в Церкви – это послушание. Причем под словом «послушание» понимается дисциплинированность, под словом «послушание» понимается покорность, подчиненность. А там, где покорность, люди сливаются в массу.
Надо сказать, что именно это советизированное христианство отрицательно относится к таинствам, потому что в таинстве как раз происходит личная встреча человека