знаками власти и значительности, положенными господам. У одного впереди на луке седла был турнирный рыцарский шлем герцога, с перьями и гербовым львом из блестящего металла; я даже вообразить не мог, как можно с такой тяжестью на голове скакать вперёд в поединке. У второго был резной жезл из очень тёмного дерева, он держал его вытянутой рукой перед собой, что наверняка было нелегко, если приходилось так делать всю поездку. Этот жезл, как мне однажды объяснял Хубертус, служил знаком того, что его обладатель является высшей судебной инстанцией, назначенной напрямую королём. У третьего всадника на кулаке сидел сокол в кожаном чепце, закрывающем глаза; я не знаю, имеет ли и это своё значение, кроме того, что соколиная охота – это что-то особо аристократическое. За теми тремя с их знаками отличия следовали вооружённые, среди них наверняка были и солдаты, которых прислал герцогу фон Хомберг; они-то и выдали Алисию весь план. Вооружённые были двух видов – конные, всегда по двое рядом; я ещё помню, как подумал тогда: «Сейчас им придётся ехать вплотную друг к другу, так сильно сужается тут дорога». И замыкавшая колонну дюжина пехотинцев, тоже идущих попарно, с оружием на плече.

От того места, которое мы могли видеть с нашего скалистого выступа, было недалеко до Главного озера, и я подумал, что сейчас дядя Алисий отдаст приказ отрезать отряду дорогу. Гени тоже так думал и в последний раз попытался предотвратить несчастье. Он убеждал Алисия, что будет большой ошибкой то, что тот задумал; что продолжительный мир дороже короткого триумфа и иногда достойнее отдать противнику победу в сражении, но зато выиграть войну в целом.

Я не ждал пользы от его уговоров и думаю, у самого Гени тоже не было такой надежды, но, к моему удивлению, Алисий, казалось, действительно заколебался. Люди с топорами выжидательно смотрели на него, но он отвернулся от них и задумчиво смотрел на Гени. Чёрт умеет сделать любое выражение лица, какое захочет. Пауза всё затягивалась, и я про себя взмолился: «Боже правый, продли это ещё немного, тогда Алисий пропустит момент и герцог проедет мимо Главного озера». Но в этот миг раздался ещё один крик сыча, на сей раз с другой стороны, и лицо дяди Алисия преобразилось, превратившись в одну большую, победную ухмылку.

– Оп-пля! – сказал он и медленно закрыл свой здоровый глаз. А потом громко выкрикнул: – Assalto!

Топоры в едином широком взмахе обрушились на колья, каждому из мужчин понадобилось не больше двух ударов. И штабеля брёвен и кучи камней пришли в движение с грохотом, который тогда разнёсся по всей округе, как эхо небольшого горного обвала. Брёвна и камни сползали и скатывались вниз по склону, всё быстрее, к краю, через край, было слышно, как они бьются внизу о дорогу, а потом начались вопли.

И дядя Алисий тоже издал крик, больше похожий на рёв дикого зверя, чем на голос человека, потом он побежал со своей полубардой со скалистого выступа вниз, к крутой тропинке в сторону Главного озера. Оттуда ещё долго доносился его смех, ещё и потом, когда я, собственно, уже давно ничего не мог слышать.

Позднее я узнал, что последний крик сыча издал Поли – как сигнал того, что герцог очутился в самом узком месте, там, где некуда уклониться от обломка скалы или от бревна.

Восемьдесят вторая глава, в которой гибнет множество людей

Когда Аннели рассказывает про чёрта, её истории почти всегда заканчиваются так: и снова ему удалось ввергнуть человека в беду; он гулко смеётся, как может смеяться только чёрт, и это конец рассказа. Правда, Аннели наскоро подвешивает в конце завершение: «Тут большая летучая мышь подхватила человека своими когтями» или «земля разверзлась, и он провалился прямо в преисподнюю», но она и сама себя при этом не слушает толком, а думает уже о том, какое следующее кушанье перед ней поставят. А что там стало дальше с человеком, который попался на уловку чёрта, она не рассказывает. А я мог бы ей сказать. Я сам это сегодня испытал. Это рвёт у тебя сердце из груди.

Дядя Алисий хотел не просто перекрыть дорогу герцогу, и ни я, ни Гени не заметили, что с самого начала он задумал другое, куда худшее, и если бы он был настоящий чёрт, а не только его половинка, его план осуществился бы. Настоящий чёрт не пошёл бы на поводу у своего тщеславия и не спас бы тем самым жизнь герцогу, а случилось именно так. Это «оп-пля» Алисия и составило разницу, то короткое мгновение триумфа, которое он позволил себе перед своим «Assalto!». Если бы он отдал тот приказ тотчас по сигналу Поли, в тот самый миг, тогда бы лавина, которую он подготовил, задела и герцога, и он был бы сейчас мёртв, как и все остальные. Но Алисий промедлил на одно лишнее мгновение, ровно настолько, чтобы сощурить глаз и язвительно ухмыльнуться в сторону Гени; и этого мгновения хватило, чтобы всё изменить. Когда началась атака, герцог и два его форейтора уже миновали узкое место, и камни с брёвнами падали уже позади них. Его сивая лошадь от испуга встала на дыбы, как мне рассказывали, но герцог оказался хорошим наездником и удержался в седле. Он лишь на миг оглянулся на свою свиту, а потом отдал приказ, и эти трое галопом ускакали вперёд. Алисий говорит, что бегство вообще типично для трусости Габсбургов, но я рад, что выжили хотя бы эти трое, и без них было убито достаточно много людей.

Свите не повезло. Когда у них над головами загремело, они подумали, что их настигло землетрясение или горный обвал, если у них вообще было время хоть что-то подумать; многие были убиты в первый же момент. Другие, с перебитыми костями или придавленные рухнувшими конями, увидели людей, бегущих к ним, и подумали, что кто-то спешит к ним на помощь. Но бежали к ним не добрые самаритяне, а камрады дяди Алисия. Он не обманул и в этом пункте, они действительно явились, но не к другим наверх, на поляну. Они прятались в лесу и в разрушенном доме и подоспели не помогать, а убивать. Тех немногих людей из герцогской свиты, которые ещё оставались в седле, они стаскивали на землю своими полубардами, раненым они вонзали пики в живот, а кто ещё и верещал, тому раскраивали череп боевыми дубинками, в том числе и своим камрадам, которые выдали им