прогнать внезапно овладевшего мною неудовольствия, когда я увидел, что случилось. Я был безумцем, не подумав об этом, и ужас все более и более охватывал меня, когда мы остановились вдруг у подошвы крутого подъема и я заметил, что Окиада делает мне знаки подниматься. Более отчаянного подъема не совершал, я думаю, ни один человек, и я до сих пор не понимаю, как это я решился последовать за своим слугой.

Надо вам яснее изложить положение этого места. Тропинка через лес привела нас к обрыву горы, черному, крутому и ужасному. К самой верхушке его вела тонкая железная лестница, прикрепленная к скале обыкновенными скобами. Как далеко вела эта лестница, я не видел. Боковые стороны ее, казавшиеся издали ниточками, терялись в тени высот; а там дальше, вверху, за широким темным пространством, виднелся отблеск огня, время от времени вспыхивавшего в отверстии скалы и говорившего о присутствии там людей и о том, что они там работают. Лестница эта охранялась, как говорил мне уже Окиада.

Дальнейших объяснений мне не нужно было, ибо мертвое тело у подножия скалы говорило о рьяности моего слуги. Оно говорило мне, как среди переходов от света к тьме, на самом ужасном месте, встретились вдруг два человека, как руки их сцепились, как, не издавая ни единого крика, они продолжали бороться до тех пор, пока один из них не рухнул вниз с этих ужасных скал. Быть может, исчезновение этого человека уже открыто. Что, если это увидят в ту минуту, когда мы будем на лестнице, с которой его сбросили? Мысли эти, подумал я, могут прийти в голову только трусу. Я решил не думать и, попросив Окиаду указать мне путь, последовал за ним.

Мы поднимались быстро; войлок на ногах заглушал наши шаги. Я много раз карабкался на Альпы и не боюсь высоты. В другое время я пришел бы в восторг от свежего воздуха и чудесной панорамы земли и моря, открывшейся передо мной. С левой стороны я увидел Вилла-до-Порто; далеко впереди мерцали огни моей собственной яхты, как бы говорившие мне о том, что друзья мои близко. Внизу под нами чернела вилла Сент-Джордж, ничем не освещенная и казавшаяся покинутой. Я говорю «казавшаяся», потому что повторный взгляд мой на нее указал мне движущиеся тени по освещенной луной тропинке, фигуры часовых, поставленных у дверей. Они, наверное, уже обнаружили нас. Весьма возможно, что они говорили о нас сторожу лестницы; весьма возможно, что они преднамеренно держались в стороне. Но я не задумывался над этим, ибо после тяжелого подъема мы добрались наконец до скалистого прохода и очутились на дорожке, годной только для верховой езды — шириной в тридцать дюймов и без всякой защиты со стороны пропасти. Здесь, как и в лесу, Окиада двигался вперед ползком с необыкновенной осторожностью. Тропинка огибала гору на расстоянии почти четверти мили, пока мы не очутились на открытом плато с огромным отверстием впереди, напоминающим вход в пещеру внутри самой горы. Я понял, что мы достигли конца нашего путешествия. Несколько минут лежали мы молча вместе с моим проводником.

У входа в пещеру стояли два стража, от которых мы находились в пятидесяти ярдах. Свет, указавший нам этих двух человек, был тот самый, который виднелся в отверстии… сильный, яркий красный огонь, временами разгоравшийся так сильно, как будто дверь какого-то горнила открывалась и потом закрывалась. Огонь этот вызывал перед нашими глазами волшебные и грозные эффекты: все погружалось в непроницаемую тьму, но уже в следующую за этим минуту на красном фоне перед нашими глазами отчетливо вырисовывались силуэты двух темных фигур, стоявших у отверстия пещеры. Все это сопровождалось странными звуками… шумным током воздуха из каких-то исполинских мехов, стуком молотков о стальные наковальни, гулом голосов и пением. Будь это на моей родине, при другой обстановке, всякий, услышавший эти звуки, сказал бы, что там честные кузнецы, продолжающие трудиться, тогда как другие спят. Но я знал истину и не допускал никаких заблуждений. Люди эти добывали золото, я это знал. Другого занятия у них не было.

Трудно выразить словами, что я чувствовал. Ночь эта обещала, по-видимому, оправдать мои надежды, но пока я сам лично не видел того, что там делалось, я не мог быть уверен в этом. Положение наше было, во всяком случае, крайне опасное. В каких-нибудь пятидесяти шагах от нас разговаривали часовые с револьверами за поясом и ружьями на плече. Достаточно было вздоха, чтобы выдать себя. Мы не смели ни обменяться словом, ни поднять руку. Я лежал скорчившись в самом неудобном положении и готов был ползком вернуться обратно домой, но неподвижность Окиады, лежавшего, как камень, указывала на то, что у него есть какие-то более тонкие замыслы. Не думал ли он, что часовые пойдут сейчас с обходом? И мне это приходило в голову, но прошло двадцать минут, прежде чем они подали какой-нибудь знак, которого я все же не заметил. Один из них лениво вошел в пещеру и скрылся там. Второй, взяв ружье наперевес, направился прямо в нашу сторону, тихо, крадучись, как будто бы знал уже о нашем присутствии или собирался узнать о нем. Весьма возможно, что мысли эти были плодом воображения, и он шел к лестнице, чтобы удостовериться, все ли благополучно с его товарищем. Путешествию его не суждено было кончиться. Японец неожиданно бросился на него в ту минуту, когда он едва не наступил на нас. Не произнеся ни единого звука, упал он у моих ног как подкошенный.

Окиада схватил его одной рукой за горло, а другой ударил под колени. Не успел он повалиться на скалу, как японец всунул ему в рот кляп и связал его по рукам и ногам с такой быстротой, какой я никогда еще не видел. Страх, вероятно, был союзником моего слуги. От испуга глаза этого человека вышли почти из своих орбит, он не оказал ни малейшего сопротивления и скорее готов был подчиниться своей судьбе, чем бороться против нее. Не успел Окиада затянуть последний узел, как тотчас же вскочил на ноги и драматическим жестом указал на открытый вход, где не было больше часовых. Добраться туда было делом одной минуты. Я вытащил свой револьвер и, пройдя открытое пространство, осторожно заглянул в пещеру. История виллы Сент-Джордж лежала у моих ног. У генерала Фордибраса не было больше тайн, которые он мог бы скрыть от меня.