Ткань шатра, ставшего нам тюрьмой, тоже поблекла, из черной сделалась сизой, сходящиеся к вершине углы закружились, замелькали, словно призмы в калейдоскопе, а я, сам того не сознавая, упал, рухнул рядом с телом предшественника, и все мои попытки подняться обернулись не более чем хлопками ладоней оземь.

Долго ли я пролежал так? Даже не знаю. Нож – ныне (по-прежнему) принадлежащий мне – я вытер и спрятал точно так же, как он. В этот момент я словно воочию увидел себя самого – многие дюжины образов, силуэтов, наложенных один на другой, одновременно рассекающих стену шатра и ускользающих в ночь. И Севериан, и Текла, и мириады других – из плена бежали все. Картина оказалась столь яркой, что мне то и дело чудилось, будто все это происходит взаправду, но вместо того, чтоб бежать меж деревьев, огибая усталых, спящих без просыпу асциан, я снова и снова оказывался в знакомом шатре, на земле, рядом с безжизненным телом под шафраново-желтым халатом.

Чьи-то руки крепко сжали мои. Заподозрив, что за мною вернулись офицеры с хлыстами, я кое-как разлепил веки и попытался подняться, прежде чем меня начнут бить. Увы, перед глазами чередой, словно картины, сменяющие одна другую в руках хозяина дешевой галереи, замелькали сотни разрозненных образов, всплывших из недр памяти: состязание бегунов, уходящие ввысь трубы органа, чертеж из множества линий с метками на пересечениях, дама в карете…

– Что с тобой? – спросил кто-то. – Что с тобою стряслось?

Явственно чувствовавший, как с губ стекает на подбородок слюна, ответить я тем не менее не сумел.

Хлесткий удар обжег щеку.

– Что здесь произошло? Он мертв, а ты… одурманен?

– Да. Одурманен.

Сказал это кто-то другой, и вскоре я понял кто – юный палач, Севериан.

Но кто же тогда я сам?

– Вставай. Вставай, уходим.

– Караульный.

– Караульные, – поправил нас тот же голос. – Их было трое, но мы со всеми покончили.

Я шел вниз по лестнице белой, как соль – вниз, к ненюфарам в затхлой стоячей воде.

Рядом со мною шла смуглая от солнца девчонка с продолговатыми, слегка раскосыми глазами. Из-за ее плеча выглядывал один из каменных эпонимов. Воплощенное в нефрите, лицо изваяния вышло из-под резца скульптора зеленым, словно трава.

– Может, он умирает?

– Он уже видит нас. Взгляни на его глаза.

Теперь я понял, где нахожусь.

Вскоре к нам в шатер заглянет балаганщик и велит мне проваливать поскорее.

– Над землей, – проговорил я. – Ты ответил, что я отыщу ее над землей. Так и вышло. Вот она, здесь.

– Идем. Мешкать больше нельзя.

С этим они – зеленый человек слева, Агия справа – подхватили меня под руки и вывели наружу.

Долгое время – именно таким долгим и представлялось мне бегство в воображении – шли мы по лагерю, переступая порой через спящих асцианских солдат.

– Караулов они почти не выставляют, – шепнула мне Агия. – Водал рассказывал, будто их предводители так привыкли к беспрекословному послушанию, что вероломного нападения даже представить себе не могут. Отчего нашим солдатам нередко удается застать асциан врасплох.

– Наши солдаты… – ничего не поняв, повторил я, словно малый ребенок.

– За этих мы с Гефором больше не воюем, – пояснила Агия. – Налюбовались на них – одного раза хватило. У меня счет к тебе, а они тут ни при чем.

Тем временем составлявшие мой разум разумы встали по местам, притерлись друг к другу, и я более-менее пришел в себя. Когда-то мне объясняли, что слово «автарх» означает «самодержец», и, кажется, теперь я понял, откуда взялся сей титул.

– Помнится, ты желала мне смерти, а теперь помогаешь бежать. А ведь могла бы просто зарезать, – заметил я, вспомнив кривой траксский нож, подрагивающий в дощатом ставне Касдо.

– Прикончить тебя я могла бы еще того проще. Зеркала Гефора изловили мне замечательного червячка, небольшого, не длиннее твоей ладони, зато пышущего белым огнем. Метнешь его в цель – убивает и сам приползает назад. Так я поочередно расправилась с караульными, но отправить следом за ними тебя вот этот, зеленый, не позволил бы ни за что, да мне и самой неохота. Водал обещал, что твои муки продлятся не одну неделю, и на меньшее я не согласна.

– Стало быть, ты ведешь меня к нему?

Агия отрицательно покачала головой. В неярких, блекло-серых отсветах раннего утра, сочившихся сверху сквозь густую листву, ее темно-русые локоны заплясали над плечами совсем как в тот день, когда я любовался ею у входа в лавку тряпичника, поднимающей жалюзи.

– Водал мертв. Думаешь, разжившись таким замечательным червячком, я позволила бы ему обмануть меня и остаться в живых? Нет. Тебя собирались увезти отсюда, а я отпущу. Куда ты отправишься, я примерно догадываюсь и не сомневаюсь, что со временем ты снова сам придешь ко мне в руки – как в прошлый раз, когда наши птериопы унесли тебя от эвзонов.

– Выходит, ты спасаешь меня из ненависти, – сказал я.

Агия кивнула.

Следовало полагать, схожим образом Водал ненавидел ту часть моего существа, что прежде была Автархом… хотя, скорее, ненависть в нем порождал не Автарх, а некий образ Автарха, им же самим и созданный, так как настоящему Автарху, которого считал своим слугой, он хранил верность – в той мере, в какой был на это способен. Еще мальчишкой, служа при кухнях в Обители Абсолюта, знавал я одного повара, не выносившего армигеров и экзультантов, для которых готовил, настолько, что, дабы не терпеть унижения, снося их упреки, в любом деле маниакально стремился достичь наивысшего совершенства. Со временем сия одержимость возвела его к должности старшего над поварами всего крыла. Поспешая вперед и вспоминая о нем, я не сразу заметил, что больше не чувствую прикосновения пальцев Агии, к коему успел попривыкнуть за время пути, а взглянув в ее сторону, рядом ее не обнаружил. Агия исчезла, как не бывало, и мы с зеленым человеком остались одни.

– Как ты здесь оказался? Зачем? – спросил я. – Ведь нынешняя эпоха едва не погубила тебя – я помню, под нашим солнцем ты чахнешь.

В ответ он улыбнулся. Губы его были зелены, однако зубы блеснули в неярких отсветах утра безукоризненной белизной.

– Мы, ваши дети, не менее справедливы, чем вы, хоть и не убиваем никого ради пищи. Ты поделился со мной половинкой камешка, перегрызшей железо оков и открывшей мне путь к свободе. Что я, по-твоему, сделал, освободившись от цепи?

– Я полагал, ты вернулся назад, в свои дни, – отвечал я.

Воздействие снадобья ослабло настолько, что я начал опасаться, как бы наш разговор не разбудил асцианских солдат, однако поблизости не было ни души – только бескрайние джунгли, только темные кроны деревьев.

– Мы всегда воздаем добром за добро. Освободившись, я помчался по коридорам Времени, искать момент, когда ты тоже окажешься в неволе, чтобы в свою очередь освободить тебя.