Нашу колонну составляли женщины, вьючные мулы с припасами, сам Водал, его двор и несколько адъютантов с собственной свитой. Все они вместе не превышали пятой доли его сил, но, окажись там хоть все мятежники, которых он мог призвать под знамя, стань каждый из них хоть целой сотней бойцов, по сравнению с бессчетными толпами асциан воинство Водала все равно выглядело бы словно чашка воды, выплеснутая в Гьёлль.

Те, с кем мы столкнулись первыми, оказались пехотой. Мне сразу же вспомнилось, как Автарх рассказывал, будто оружия им до начала сражения не дают, но если он не ошибся, их офицеры, должно быть, считали, что начало сражения не за горами. Тысячи асциан вокруг несли на плечах рунки, и я довольно долго считал, что именно так вооружены все их пехотные части, однако к началу ночи мы обогнали еще многие тысячи солдат, вооруженных демилюнами.

Шли мы быстрее них и посему все дальше углублялись в их скопище, однако на ночлег остановились раньше (возможно, они для ночлега не останавливались вообще) и всю ночь напролет, пока я наконец не заснул, слышали их хриплые возгласы вперемежку с шарканьем ног. Поутру мы вновь оказались среди их мертвых и умирающих, а бредущих вперед живых догнали только не менее стражи спустя.

Асцианские солдаты все как один отличались особой бездумной, непоколебимой приверженностью к строю, к порядку, какой я не видел больше нигде, причем в основе ее, очевидно, лежал вовсе не боевой дух и не дисциплина в моем понимании этих слов. Казалось, они повинуются просто потому, что не могут постичь какого-либо иного образа действий. Наши солдаты почти никогда не ограничиваются одним только энергетическим оружием и вдобавок к нему носят при себе хотя бы длинный нож (среди скьявони такого ножа в дополнение к фальшиону не имел только я). У асциан же я ни разу не видел более одного предмета вооружения на каждого, а большинство их офицеров не носили оружия вовсе, как будто считали личное участие в бою ниже своего достоинства.

К середине дня мы, вновь миновав всех тех, кого обошли накануне вечером, догнали асцианский обоз. Думаю, обнаружив, что несметные силы, окружавшие нашу колонну до сих пор, – всего лишь арьергард непостижимо большей армии, каждый из нас был поражен до глубины души.

Вьючным скотом асцианам служили уинтатерии и платибелодоны. Попадались среди них также машины о шести ногах, очевидно, предназначенные для той же цели. Насколько я мог судить, возничие относились к животным и к механизмам с одинаковым равнодушием: если один из зверей, улегшись, более не вставал, либо машина, упав, не поднималась сама собой, груз их распределяли среди ближайших, оказавшихся под рукой, а зверей и машины просто бросали. Ни забить зверя на мясо, ни починить или разобрать машину на запасные части не пытался никто.

На исходе дня вдоль нашей колонны прокатилась волна необычайного оживления, однако в чем дело, ни я, ни мои стражницы понять не смогли. Вскоре к ее источнику поспешил сам Водал в сопровождении полудюжины приближенных, что положило начало множеству беготни от головы к хвосту колонны и от хвоста к голове. С наступлением темноты мы не остановились на ночлег, а вместе с асцианами двинулись дальше сквозь ночь. Откуда-то спереди нам передали связку факелов, и я, поскольку был безоружен и вдобавок заметно окреп, взялся нести их, отчего сразу почувствовал себя словно бы во главе окружавших меня шести мечниц.

Около полуночи (насколько я мог судить) мы, наконец, остановились. Мои стражницы принесли хвороста, разложили костер и разожгли его от одного из факелов. Едва мы собрались улечься, подбежавший к расположившимися чуть впереди носильщикам паланкина гонец поднял их и, спотыкающихся, погнал дальше, во тьму. Стоило им скрыться из виду, гонец воротился к нам и зашептал что-то на ухо старшей из моих стражниц. Мне тут же связали руки (о чем с тех пор, как сам Водал рассек мои путы, даже не помышляли), а затем все мы поспешили следом за паланкином. Без остановки миновав голову колонны, украшенную небольшим, но роскошным шатром шатлены Теи, мы оказались среди мириадов асцианских солдат, в расположении основных сил вражеской армии.

Штаб ее располагался под металлическим куполом. Наверное, в случае надобности он должен был каким-то образом разбираться или сворачиваться, подобно шатру, однако с виду казался незыблемым, основательным, словно любое обычное здание. Черный снаружи, изнутри его озарял неяркий, исходящий неизвестно откуда свет, хлынувший мне навстречу из отворившегося перед нами проема в боку. За порогом, у самого входа, замер в почтительной позе Водал, а возле него стоял паланкин с откинутыми занавесями и неподвижным телом Автарха внутри. Посреди купола, вокруг невысокого стола, сидели три женщины. Ни на Водала, ни на Автарха в паланкине, ни на меня, вытолкнутого вперед, они ни в тот момент, ни позднее почти не смотрели – разве что поглядывали искоса, словно бы ненароком. На столе перед ними были разложены стопки бумаг, однако в бумаги они не заглядывали тоже, а глядели лишь друг на дружку. С виду все три ничем не отличались от прочих асциан, если не брать в расчет несколько более осмысленных взглядов да не столь устрашающей худобы.

– Вот он, – объявил Водал. – Теперь перед вами оба.

Одна из асцианок заговорила с двумя другими на собственном языке. Обе согласно кивнули, и говорившая изрекла:

– Прятать лицо нужно только тому, кто действует во вред народу.

За сим последовала долгая пауза.

– Отвечай! – прошипел Водал, повернувшись ко мне.

– Что отвечать? Она ни о чем не спрашивает.

– Кто друг народу? – продолжила асцианка. – Тот, кто помогает народу. Кто враг народу?

– Отвечай откровенно, как на духу, – зачастил Водал, – являешься ли ты или человек, лежащий без чувств в паланкине, верховным правителем народов, населяющих южную половину этого полушария?

– Нет, – ответил я.

Обман этот дался мне легче легкого: судя по всему, что я видел, из жителей Содружества Автарху подчинялись считаные единицы.

– Что все это за глупости? – вполголоса добавил я, повернувшись к Водалу. – Неужто они вправду думают, будто я, кабы действительно был Автархом, признался бы в этом так запросто?

– Все нами сказанное передается на север.

Одна из асцианок, прежде хранивших молчание, разразилась пространной речью, причем один раз махнула рукой в нашу сторону. Стоило ей умолкнуть, вся троица за столом замерла, словно оцепенев. У меня создалось впечатление, будто они слушают кого-то еще, чей голос мне не слышен, да так внимательно, что даже глазом не смеют моргнуть, пока он говорит, однако все это могло оказаться только моими собственными фантазиями. Водал беспокойно поежился, я тоже переступил с ноги на ногу, чтоб не так ныла рана в бедре, узкая грудь Автарха вздымалась и опадала в такт неровному ритму дыхания, но асцианки оставались неподвижными, словно фигуры на картине.

Наконец та, что заговорила первой, сказала:

– Всякий человек принадлежит народу.

Услышав это, две других вроде бы слегка расслабились.