– Видно, ты в детстве увлекался геральдикой?

– Еще как! Мне тогда казалось, что это наука о животных.

– И Джеральда Даррелла читал?

– Я обожал Джеральда Даррелла. Этот – шествующий, этот – идущий, а этот прыгающий.

Мэри направила Арта к «Каса Бар». Неподалеку от входа в бар он расхохотался при виде группы львов, разрисованных психоделической гаммой «Сержанта Пеппера».

– Ты слышала о французском утописте Шарле Фурье?

– Нет. Расскажи.

– Был такой идеалист. У него имелись последователи во Франции и Америке, они создавали коммуны на основе его идей, в своих книгах он давал подробные описания. Жюлю Верну очень нравились его работы, Фурье негласно повлиял на взгляды Верна. Для Фурье животные тоже играли большую роль, он говорил, что животный мир соединится с человеческим в одну большую цивилизацию. Он даже писал, что львы будут доставлять людям почту.

– Львы?!

– Именно так. Почту будут доставлять львы!

Они хором рассмеялись. Не в состоянии удержать смех, пара, пошатываясь, подошла к бару.

– Хотела бы я дожить до этих дней. Хоть бы одним глазком посмотреть.

Через порог бара они перевалили, все еще смеясь.

– Напитки будут подавать кенгуру, – предупредила Мэри.

В баре играл домашний джаз-бэнд. Звездой оркестра был кларнетист, выдававший текучие, запутанные, непостижимые уму пассажи. Они заказали кофе по-ирландски, послушали музыку. Под легким нажимом Мэри Арт рассказал новые подробности о любви к животным в своем детстве. Оказалось, что они росли в ста милях друг от друга, но на лето Артур уезжал в деревню, в графство Даун, в ирландской глубинке в то время водилось приличное количество мелкого дикого зверья, за которым без устали гонялся юный Арт.

Допив кофе, они вышли в темноту. В темных, набитых людьми переулках они услышали со стороны Гроссмюнстера звуки органа и пошли на звук – выяснилось, что на берегу реки играл одинокий аккордеонист, сидевший на коробке из бетона и стекла с золоченым львом внутри. «Токката и фуга ре минор» Баха, и все это в исполнении одного человека, жмущего на черные клавиши и растягивающего мехи аккордеона, быстро перебирая пальцами. Идеальные темп, артикуляция, громкость. Мэри не слышала такой блестящей игры даже в исполнении оркестра. После окончания выступления Арт вместе с другими слушателями подошел узнать, кто этот виртуоз. Мэри осталась в стороне, прислушиваясь к какофонии окружающих звуков.

– Русский, – вернувшись, сообщил Артур. – Следующим вечером выступает в «Тонхалле». Пришел даже не репетировать, а так – провести время со всеми. Говорит, в молодости играл в Москве на станциях метро, и это дело ему до сих пор нравится.

– Выжать столько красоты из какой-то гармошки!

– В карнавальную ночь нет ничего невозможного. Давай найдем место, где играют «гуггенмузик». Мне нравятся такие оркестры.

– Гуггенмузик?

– Чисто швейцарская заморочка. В карнавальную ночь положено сходить с ума, эквивалент сумасшествия для швейцарцев – дудеть в валторну не в такт.

Они опять залились смехом. Перейдя через Лиммат по мосту Мюнстербрюкке, углубились в сеть маленьких старых улочек между рекой и Банхофштрассе. Кондитерская в карнавальную ночь была открыта, Мэри купила Арту сухую апельсиновую дольку в шоколаде. Оркестры играли на каждом углу – квинтеты саксофонистов, западноафриканский поп, ансамбль танго. Наконец они нашли площадь с «гуггенмузик» – и действительно, духовые оркестры играли не в такт, все одновременно, но разные мелодии. Сутолока, восторженный рев, цюрихцы в костюмах с покрасневшими от холода лицами. Настоящий мороз. Группа с альпийскими горнами дула в трубы разной длины, обогащая палитру звуков, благодаря чему «Фанфары для простого человека» Копленда звучали вполне сносно. С другой стороны, финал «Апассионаты» Бетховена, адаптированный для альпийского рога, оказался инструменту не по зубам – получился настоящий «гуггенмузик», громкий беспорядочный рев всех труб сразу. Толпа похлопала и рассосалась, Мэри с Артом тоже побрели дальше. Остановившись еще пару раз и послушав другие оркестры, они укрылись в «Цойгхаускеллер» и заказали крем-брюле и кафи-фертиг.

– Люблю смесь кофе с алкоголем, – призналась Мэри.

– Согревает.

Группа мужчин, одетая американскими чирлидершами, ворвалась в большой зал и вскочила на столы. Хотя их сопровождал обычный швейцарский оркестр, группа маршировала под песни из Америки – наверняка Филипа Соусы. Швейцарские музыкальные инструменты плохо подходили для этой задачи, мужчины в женских костюмах плясали канкан невпопад, но их все равно поддерживали криками, это тоже была гугген-музыка и гугген-пляска. Усатые банковские служащие в клетчатых юбках и свитерах из кашемира, взявшиеся под локти и выбрасывающие ноги на опасную высоту, – слишком абсурдное зрелище, чтобы его не поддержать. Арт прокричал на ухо Мэри, что эта сцена – характерный показатель; когда степенная культура вроде швейцарской, наконец, сбрасывает оцепенение, то в итоге становится необузданнее, чем изначально раскованные культуры. Своего рода выпуск пара. Пар выходит под давлением через маленькое отверстие.

– Размером с мундштук валторны, – пошутила Мэри.

– Точно!

– Я и сама такая, – вырвалось у Мэри.

– И я тоже! – во весь рот улыбнулся Арт.

– Давай уйдем отсюда, пока они себе что-нибудь не вывихнули.

– Неплохая мысль.

Они бродили по людным улицам. В открытые двери «Тонхалле» лилась музыка, городской оркестр доканчивал вторую симфонию Брамса с тромбонами в авангарде. Гугген-музыка Брамса – самая лучшая из всех. После этого оркестр собирался зарядить пятую Бетховена, вечер не обещал быть спокойным.

В полночь на озере ожидался фейерверк.

«Как люди после фейерверка попадут домой? – подумала Мэри. – Трамваи перестают ходить в полночь даже в праздничные дни».

– Дойдем до твоей квартиры пешком?

– Почему бы и нет. Немного подрастратим энергию.

– Заодно согреемся.

Они медленно продвигались по улицам и переулкам, ведущим к озеру. Струнный квартет наигрывал что-то из Лигети, а может, Штокхаузена, очаровав толпу, за исключением одиночек, которые пытались передразнивать звуки или выкрикивали ругательства. Пробегавший мимо клоун сунул в руки Мэри и Артура цуг-флейты: ей – маленькую, писклявую, ему – побольше, басовитую. Арт остановил спутницу перед парой зелено-оранжевых львов.

– Вырастающий, смотрящий впрям, – прокомментировал Арт. – Под цвет ирландского флага. Можно встать на одного из них, устроить свой оркестр и сыграть «Раглан-роуд». Гэльское название песни, – сказал Арт, прежде чем они начали, – «На заре нового дня».

– Очень к месту, – ответила Мэри, пытаясь сосредоточиться на мелодии.

Цуг-флейта незатейливый, но нелегкий инструмент, Мэри играла на нем в детстве. Каждый микрометровый шаг поршня заметно изменял высоту звука, верную ноту взять не было никакой возможности, в середине ноты приходилось вносить маленькие поправки, так что процесс вполне тянул на гугген-музыку. Вероятно, точно так же дело обстояло с тромбонами, не зря их столько играло не в такт в этот вечер – отсутствие практики как вынужденная добродетель. Арт успешно выводил мелодию на своем свистке покрупнее, Мэри изо всех сил подстраивалась, некоторые прохожие останавливались и слушали. Мэри вдруг поняла: прохожие останавливались, потому что в этот вечер ни один музыкант не заслуживал остаться без аудитории. Это ее настолько тронуло, что Мэри чуть не пустила слезу, она сильнее дунула в маленький свисток, заставив его звучать почти настоящим дискантом. Слезливая ирландская баллада, без которой не обходится день Св. Патрика: ноябрьским днем на Раглан-роуд я увидел ее и сразу понял… Когда они закончили, Мэри потащила Арта прочь, приговаривая: «Пошли. Мы этими пищалками им все уши просверлим». Он только смеялся в ответ.