– Вот ты – Мариамна!

И действительно, она походила на нашу покойную царицу.

– Только не ее! – взмолился я, но он уже был очарован ее царственной красотой, и его ничто не могло остановить. Потом уже, когда болезнь поразила его, он обрушился на меня:

– Я говорил тебе, что это была Мариамна! Она вернулась, чтобы проклясть меня! – Он свалился больным, но египетский доктор взялся лечить его.

Когда его беспокойство достигало предела – особенно если что-то напоминало ему о Мариамне, – он, расстроенный, приходил ко мне и говорил:

– Мы должны выстроить в Антиохии храм, которому не будет равных, – и какое-то время со всей энергией занимался этим замыслом. Но вскоре его начинали одолевать жуткие подозрения о других заговорах против него. Как-то он приказал вздернуть на дыбы тринадцать женщин и подвергнуть их таким пыткам, которые человеческое тело выдержать не в состоянии, и когда, не в силах выдержать чудовищные страдания, они признавались в фантастических преступлениях и обвиняли людей, которых даже не знали, всех подозреваемых тащили на арену, где наемники, размахивая короткими мечами, безжалостно рубили и уродовали невинных, пока нам, кто смотрел на все это, не становилось плохо.

Затем он снова приходил ко мне и шептал:

– Они строили заговоры против меня.

На этот раз ими оказались его собственные дети, сыновья Мариамны, которым мы с Шеломит помогали подобрать имена. Мы присутствовали при их обрезании – а теперь их обвиняли в попытке отравить отца. На этот раз, словно прислушавшись к словам богов, вмешался Цезарь Август и предупредил Ирода, чтобы он не вздумал убивать своих сыновей. Состоялось трогательное примирение, в ходе которого Александр и Аристобулос – последний был назван в честь своего дяди, которого я помог утопить, – слезно поклялись в сыновней любви к своему выжившему из ума отцу и пообещали хранить ему неизменную верность.

Но спустя короткое время он снова пришел ко мне:

– Эти злодеи снова собираются убить меня. – И на этот раз он представил мне доказательства их вины. Поэтому я сопутствовал ему в Беритос, город, который Цезарь Август назначил для проведения в нем суда, и дал перед судьями беспристрастные показания в пользу своего царя. Сам Ирод выдвинул ряд чудовищных обвинений, и наконец суд неохотно дал ему разрешение убить своих сыновей, если по размышлении он все же придет к такому решению. Как маньяк схватив это разрешение, Ирод вернулся в Иудею, имея при себе список из трехсот уважаемых граждан, подозреваемых в участии в заговора но когда я увидел этот перечень, то понял, что большинство жертв просто не могут быть заговорщиками, и стал спорить с ним, но он завопил: – Они строили козни против меня и должны умереть!

Ирод, содрогаясь, в одиночестве остался в своем дворце в Кесарии, не в состоянии решить, должен ли он или нет убить своих сыновей от Мариамны, а мы с Шеломит убеждали его не делать этого. И стоило ему взглянуть на мою жену, как его охватывала волна раскаяния, и он заливался слезами, оплакивая свою потерянную принцессу, свою царицу, но наваливавшаяся на него скорбь лишь усиливала его решимость убить своих сыновей, так что я запретил жене видеться с ним, решив, что я сам смогу справиться с владевшим им чувством мести.

– Освободи своих сыновей, – молил я. – Дай свободу тремстам евреям.

Я мог бы добиться успеха, не вмешайся один старый солдат, который часто бывал во дворце. Из благодарности к помощи, которую старик оказывал ему в давних кампаниях, Ирод дал ему какую-то несложную работу, и этот ветеран, оказавшись с Иродом лицом к лицу, откровенно предупредил его:

– Осторожнее! Армия ненавидит твою жестокость. Что касается твоих сыновей, то не только рядовые не поддержат тебя. Многие офицеры открыто проклинают тебя.

– Кто осмеливается? – вскричал Ирод, и глупый старик высыпал ему целый ряд имен.

Когда это произошло, я понял, что потерял последнюю возможность хоть как-то влиять на царя. Он послал своих телохранителей арестовать всех, кого назвал ветеран, затем вздернул старого солдата на дыбу и стал терзать его тело, выламывая ему все кости и дробя суставы. Ветеран дал бессмысленные признания, но они устроили Ирода. Собрав послушную толпу, он представил ей обвиненных офицеров. Захлебываясь дикими словами, полными жажды крови, он изложил историю заговора, напугавшую людей.

– Ваше царство в смертельной опасности! – кричал он им и в апогее своего выступления завопил: – Вот они, виновные! Убейте их!

Возбужденная толпа, вооруженная дубинами, накинулась на них. В тот день были разорваны на куски десятки ни в чем не повинных людей. Им крушили головы на глазах царя, который, подпрыгивая, танцевал перед толпой, крича: «Убивайте их! Убивайте!»

Сколько евреев перебил Ирод в те годы, когда им владело безумие? Сколько колонн он воздвиг в годы своего величия? Ни то ни другое подсчитать невозможно. Я, которому довелось стать свидетелем лишь нескольких таких массовых боен, своими глазами видел жестокую смерть, должно быть, шести или семи тысяч лучших людей царства. Вот лишь один совершенно бессмысленный инцидент: женщина, которой рабыня завивала волосы, высказалась против таких убийств. Рабыня сообщила о ней, и ее подвергли пыткам. Она изрыгнула имена шестидесяти сообщников, никто из которых ни о чем не подозревал. Их, в свою очередь, стали пытать на дыбе, когда германские и африканские наемники выдергивали им кости из суставов, и они назвали еще сотни других людей. Все были уничтожены без суда за преступление, смысла которого никто не понимал. Их добро перешло в царские закрома, и все члены их семей, вплоть до двухмесячных младенцев, тоже были перебиты.

Так сколько евреев уничтожил Ирод? Сколько великих умов он обрек на изгнание и забвение? В какой мере он подорвал мощь нашего царства? Я не могу даже предположить, но количество жертв исчисляется тысячами и тысячами. Точнее, речь надо вести о десятках тысяч, и, как правило, это были самые лучшие, самые достойные мужчины и женщины нашего царства. Я мог лишь удивляться, что среди евреев еще оставались люди, способные собирать налоги или составлять законы, но я отнюдь не удивился, когда наконец и мы с Шеломит попали в сети Ирода. Кто и что сообщил о нас? Я не могу даже предположить. В чем было наше преступление? Я не в состоянии даже представить. Может, какая-то женщина, утомленная своим любовником-черкесом, пробормотала наши имена, всплывшие из далеких воспоминаний. Я спросил Шеломит, что она думает об этой теории, и она ответила:

– Не хуже любой другой, что может прийти нам в голову.

Какой ужасный размах обрела эта трагедия! Треть моих друзей пала под ударами тирана: Антигонуса схватили по навету какого-то торговца рыбой, Барнабаса убили потому, что он владел землей, приглянувшейся царю. Шмуэля, дядю моей жены и достойного еврея, обезглавили по доносу пьяного греческого моряка. Я даже не знаю причин, по которым погибли Леонидас, Маркус и Абрахам. Поэт Аисидас и певец Марцеллус погибли как участники заговора, цели которого так и остались непонятными. Исаак и Иокнем были убиты лишь потому, что им принадлежало серебро. Я могу продолжать, но этот список мертвых бессмыслен, ибо он есть у каждой семьи в Иудее – просто полон другими именами, обреченных по совсем другим обвинениям. Почему римляне позволяли этому безумцу уничтожать свой собственный народ? Да, Иудея далеко от Рима, и то, что в ней происходит, никак не сказывается на нем. Много лет назад Ирод с моей помощью очаровал Цезаря Августа, и все эти десятилетия римский император был готов поддерживать Ирода, пока тот обеспечивал порядок на границах его империи. Конечно, в Рим поступали донесения, но все обвинения, выдвигавшиеся в адрес царя в красном облачении, ложились перед императором в пурпурной тоге, так что Август всегда принимал сторону Ирода. Как-то комиссар, посланный в Кесарию, признался мне, как соратнику-римлянину: