— Не может быть, — лепетал Мунэмори. — Немыслимо!

У него на глазах кряж будто ожил: с него мощным водопадом хлынули кони и люди, неотвратимо скапливаясь у тыльной, почти не защищенной стены крепости. Ему захотелось окликнуть полководца Таданори, других Тайра… Наконец самураи у берега тоже заметили переполох у северных стен, но было поздно, слишком поздно. Минамото уже сыпались с кручи на верховые площадки и крыши, поливая вокруг себя стрелами. Войско Тайра попало между двух потоков Минамото и оказалось не в силах противостоять обоим. Едва защитники крепости отвлеклись на осаждавших с тыла, береговой отряд Минамото преодолел заградительный вал.

Мунэмори, цепенея от ужаса, смотрел, как крепостные стены окрашиваются кровью от идущей на них бойни. Лучники падали с башен, сами пронзенные стрелами. С вала сыпались обезглавленные тела, а головы поднимались на вытянутых руках ликующих победителей. Потом врата крепости распахнулись, и оттуда ринулась толпа пеших воинов в поисках спасения на лодках. Лучники Минамото тут же принялись осыпать флотилию горящими стрелами.

— Отходим! — прокричал Мунэмори, даже не глядя на тех, кто, бросившись в море, отчаянно греб в его сторону. — Срочно отходим!

Кое-какие лодки у берега загорелись и быстро ушли под воду. Беглецы поворачивали и продолжали плыть к уцелевшим посудинам.

— На всех места не хватит! — прокричал кто-то с борта.

— Значит, пускать только высокородных, — приказал Мунэмори. — Простолюдинов не брать!

Так, палубной страже пришлось спрашивать у каждого подплывающего его имя и ранг. На борт втаскивали лишь членов знатных семей, остальных же безжалостно гнали. Тем, кто не желал отцепляться, рубили руки. Корабли Тайра уносились все дальше, оставляя вместо пенистого следа кровавую, усеянную трупами полосу до самого берега и горящей крепости Ити-но-тани.

Государь-инок Го-Сиракава воздержался от зрелища отрубленных голов Тайра, несомых во время парада по проезду Суд-зяку. Ему совсем не хотелось смотреть в лица некогда знакомых витязей и вельмож, выставленные для поругания на пиках и нагинатах. Вместо себя Го-Сиракава послал двойника, нарядив в свое лучшее облачение, чтобы тот, сидя в карете, изображал его для Минамото, тогда как сам отправился в другую часть города ради куда более важного и тайного действа — того, о котором спрашивал совета в монастырях и святилищах.

На одной неприметной улочке в тихом квартале близ императорского дворца Го-Сиракава, наняв нескольких плотников, велел спешно выстроить крошечную синтоистскую кумирню. Покатую, с загнутыми краями кровлю покрыли кипарисовой корой, на карнизы навесили шелковые кисточки с золотой нитью. Кумирня была не выше человеческого роста, с единственной комнаткой внутри.

У кумирни Го-Сиракаву, одетого в простое одеяние из черного хлопка, встретили жрец синто и буддийский монах. Дело им предстояло опасное и важное, и они это сознавали, зато редкие прохожие, что не отправились глазеть на жуткий парад в нескольких кварталах оттуда, решили бы, что святые люди собрались освятить кумирню в честь победы у Ити-но-тани.

Жрец синто отодвинул входную дверцу. Во внутренней комнатушке плотники возвели крошечный алтарь, опирающийся на спины четырех фарфоровых львов Фу и обрамленный занавесью из прозрачного алого шелка. Го-Сиракава извлек из рукава тонкую книжицу в деревянной обложке.

Разыскать личную вещь Син-ина оказалось делом нелегким — сколько лет минуло! Однако одному из пожилых секретарей как-то вспомнился сборник посредственных стихов, написанных Сутоку собственноручно. Прежний император повелел отправить его на сохранение как раз перед тем, как Син-ина сослали в изгнание. Оказалось, все это время, долгие годы, томик тихо пылился на полке — поистине удивительное совпадение — в Библиотеке единственной рукописи. Старик секретарь был рад передать его Го-Сиракаве.

Государь-инок отодвинул рукой крошечную занавесь и положил книгу на алтарное возвышение. Затем вынул из рукава тонкую палочку благовоний, которую один из его лазутчиков, рискуя жизнью, выкрал из каморки в Камакуре. Палочку Го-Сиракава вручил жрецу синто, а тот, благословив, передал монаху, который зажег ее от углей, хранивших огонь Лампы дхармы из Курамадэры. Зажженную палочку поместили в святилище поверх книги стихов.

Когда кумирня наполнилась дымом, за занавесью возникло призрачное лицо с высохшими щеками и запавшими глазами.

— Кто меня звал, кто…

В этот миг монах накрепко захлопнул дверцу и припечатал ее к косяку смоченной в клее страницей со словами сутры Каннон Тысячерукой. Го-Сиракава принялся читать сутру, а жрец — обмахивать крышу и стены веточкой сакаки. Крошечная кумирня тряслась и раскачивалась из стороны в сторону, словно в ней заперли большого пса. Скользящая дверца дрожала, но оставалась закрытой.

После этого жрец синто обвязал молельню конопляной веревкой, а концы скрепил священным узлом. Кумирня перестала трястись и застыла.

Закончив читать сутру, Го-Сиракава повернулся к монаху из Курамадэры:

— Помнишь, что делать дальше?

Инок низко поклонился:

— Будьте покойны, владыка. Мне предстоит отправиться на Сикоку и отыскать могилу Син-ина. Там я должен буду прочесть молитвы и исполнить ритуалы, дабы душа вашего брата покинула сей мир и отправилась навстречу заслуженной судьбе.

— Будь осторожен. В земле Сануки все еще скрываются последние Тайра. И, как я слышал, могила моего брата ничем не отмечена.

— Буду уповать на то, что Просветленный убережет меня и укажет искомое место, — отозвался монах.

— А я буду молиться о твоем благополучном возвращении, — сказал Го-Сиракава. Потом он возложил руки на конек крыши. — Что ж, братец, порадуйся новому дворцу. Надеюсь, и ты полюбишь уединенную жизнь в незнакомом месте. Уж как я ее полюбил — словами не выразить. Впрочем, горевать не стоит. Если боги, босацу и сама судьба пребудут с нами, надолго ты там не задержишься.

Два дня спустя, на пятнадцатый день второй луны третьего года Дзюэй, весть о победе при Ити-но-тани достигла Камакуры. «Верно, в целом мире сейчас нет никого двуличнее меня», — думал Минамото Ёритомо, слушая гонцов.

Перечень голов Тайра, снятых при осаде крепости, поражал. Убиты были по меньшей мере девять главных военачальников: сын Киёмори, Киёсада, пятеро внуков и шестеро племянников прежнего главы клана. Мунэмори, однако же, спасся, как и мятежный император Антоку. Было истреблено около двух тысяч сподвижников и сочувствующих Тайра. Младшего брата Мунэмори, Сигэхиру, взяли в плен и готовили к отправлению в Камакуру для переговоров.

Ёритомо щедро одарил гонцов лошадьми и тюками шелка. Когда же настал черед пировать и по кругу пошли чарки с вином и саке, оказалось, что сохранять веселость еще тяжелее, чем он думал.

— Вот так Ёсицунэ! — воскликнул один из воевод. — Что за храбрость! Ведь он совершил невозможное — бросился с этакой кручи! Сначала изгнал Ёсинаку из столицы, а теперь Хэйкэ из Ити-но-тани и Фукухары. Нет, если кого и воспоют за разгром Тайра, то Ёсицунэ!