– Жить охота! Жить-то – охота!

Они пили, согласно кивая, но переглядывались привычно горестным взглядом, в котором читалось: «Мы – рабы. И выхода у нас – нету».

Понимать Юру в последние месяцы было трудно: что-то нарушилось в речи после удара.

Никогда я не видел его в не рваных штанах. Носки штопала ему Зойка. И в чем он был в гробу – не видел. Подошел, когда уже выносили. А крышку забили в доме – пах. Даже текло…

Хоронили споро, всей деревней. Без проблем – городские позавидуют. Под батюшкино благословение опустили рядом с женой, в сосновом бору, русского крестьянина Юру Кузнецова, в неприметной жизни которого пользы и смысла было больше, чем… спросите у себя сами.

Поминки устроили честь по чести: забили телка, выставили ящик водки. Но над всем застольем стояло все то же застарелое, горестное: «Мы – рабы. И выхода у нас – нету».

В торце длинного стола сидели два родных брата Юры, в цивильном, из города. Они ни с кем не общались, и, как оказалось, ничем не поучаствовали в похоронах и поминках. Один из них был вылитый Юра.

… К вечеру разговор пошел о дробовиках в применении их по отношению к телемордам политиков. Но я – человек не деревенский, и пока отличить браваду от серьеза не умею. Тем более что сосредоточиться мешает телевизор, вернее, президент, который очень сыто похваляется реформами, и такая же холеная рать щелкоперов урчит при этом от удовольствия.

Господи! Смогу ли я когда-нибудь оправдаться, что хотя бы формально принадлежу к этому цеху?

– Вы, сударь, на этом месте – самоубийца! – уважительно произнес могучий молодой человек с умными и добрыми глазами, в которых читалась готовность, помолившись, вешать всякую сволочь. А еще в глазах его синими китами покачивался недюжинный интеллект. Спины китов были заметны немногочисленным наблюдателям, еще остававшимися зрячими. Остальные уже ничего наблюдать не хотели: в серной кислоте общественной атмосферы самого начала 1990-х было не до жиру.

Звали молодого человека Александром… Принес он свое коренастое и подвижное тело в редакцию. Делал он это частенько, чтобы подышать свежим прокуренным воздухом патриотизма и поделиться соответствующими новостями в надежде, что хоть что-то в этой жизни сдвинется вправо.

Александр был одним из лучших учеников Виктора Дерягина, – это он в 1991 году ходил «бить демократов» и буквально бил их, о чем уже с удовольствием докладывалось. Работал Александр в одной из лучших библиотек мира, в Отделе рукописей, сгущая в своей крупной голове сеть нейронов, как последний царь сгущал железнодорожную сеть России.

Сегодня его собеседником имел честь оказаться я, ставший к тому времени худым, нервным и патриотически настроенным, и в тот момент сидевший на шатком стуле заведующего отделом очерка и публицистики толстого журнала, казавшегося ему прорусским.

Вокруг бушевала инерция «революции 1991 года». Гул политического хая прочно задерживался и даже усиливался в этом месте даже несмотря на то, что уже шел третий год так называемой «молодой российской демократии»

В таких местах обычно и концентрируется тончайшая прослойка интеллигенции, от которой идет большая волна, порой переходящая в революционную цунами – «всегда-с-нами». Как хочется иногда просто передавить этих оглоедов и тем самым достичь желанного для общества созидательного покоя, или хотя бы переселить в некий Белый город, специально выстроенный где-нибудь на Таймыре. Как хочется, даже если ты и сам – один из таких «интелей».

Но давить – никому не позволят. Власть не даст.

Ей, родимой, уж как удобно распихать по нишам говорунов духа, титанов цитаты, гениев схоластики, чтобы, прилагая минимальные усилия, играть на них, как на клавишах.

– Бросьте, сударь, это неблагодарное занятие, – продолжал Александр. – Вас затопчут на лету. Причем свои.

– Все знаю, все понимаю, – улыбался я, маршеобразно постукивая ступнями под заваленным рукописями столом. – Но уйду отсюда только вперед ногами. Ты бы посмотрел письма – это же стон!

– А что стонать? Морды надо бить, – произнесла гордость русского энциклопедизма. – Я с августа посыпаю соль на раны, которые заработал, когда сдирал демократические листовки.

– Зачем посыпаешь? Лучше б написал для нас…

– Посыпаю, чтоб не заживали – горжусь, знаете ли… Будете слишком многое писать – сами не заметите, как застрочите доклады для американского дядюшки. Заметите – застрелитесь, не дай бог. А народ наш…

– Знаю, знаю: «Посмотрит на тебя острым глазком, посмотришь ты на него – и все понятно, и ничего не надо объяснять…»

– Вот именно!.. Но не скрою – иной раз восхищаюсь вашей деятельностью, что уж тут. Волнуюсь за вас. По-братски, как говорят в масонских ложах…

– «Члены Конвента прервали заседание и отправились в ресторан»?

– … Да, казнив короля. Мне всегда нравилось управляемое революционное спокойствие. Но у меня только на сахар без чая.

Александр умел вкушать даже сахар без чая столь величаво, что любой «новый русский» чувствовал к нему глубокое почтение, даже обожравшись час назад самыми дорогими блюдами в парижском «Максиме». Но и ему я тогда не мог сказать, что «место самоубийцы» у меня не единственное. Вечерами жизнь «правела» еще более…

Чем озабочены?

Деньги считаю.

Не деньги надо считать, а дни. Их – меньше.

ШВЕЙЦАРИЯ,

ГЛАВНЫЙ СУД

ПО ПРАВАМ ЧЕЛОВЕКА

Исковое заявление

от бывшего малолетнего узника пионерских лагерей

Дьякова Игоря Викторовича

Общеизвестно, что пионерские лагеря были неотъемлемой частью системы советского тоталитаризма. Через них прошли десятки миллионов ни в чем не повинных детей и подростков.

Пытки физические

Пытки сном – так называемый «тихий час».

Пытки бессонницей – ночные вынужденные гуляния с девочками, на «пионерских кострах».

Рабский труд на колхозных полях.

Травмы на так называемых «спортивных мероприятиях».

Баня – угроза термических травм при попытках забраться на горячие трубы с целью подглядеть в «девчоночью» часть.

Эти нескончаемые танцы и «намаз» зубной пастой «Поморин».

Стояния в караулах, дежурства на кухне, стояния на линейках. До моря – целых триста метров по жаре (угроза солнечного удара).

Пытки моральные

Клятвы пионера, те же линейки, подъем флагов, политинформации, обязательное ношение галстуков и значков… Чтение обязательной литературы. Огороженность территории. Редкие встречи с близкими. Обязательное съедение массы еды под присмотром вожатых-соглядатаев.

Полная невозможность – и даже неосведомленность! – о наркотиках и порнографии. То есть заведомое отставание от общечеловеческих ценностей.