– Вот помру, тогда заговорят, и слезу пустят, – скажет потом Жулебин, устав отслеживать мелочные интриги маленьких людей – вампирчиков на теле изувеченного народа.

… Но – полно о грустном! Июльское солнце заливает пышную зелень за распахнутым окном. Стол уставлен старым добрым «Агдамом», талисманом пионерских времен, и картонными коробочками с фальшивой «Изабеллой».

Жулебин недавно отметил свое 40-летие и прибыл с интересной идеей дальнейшего расчленения страны ради потери вурдалаками власти, а также продажи территорий и оставления вырученных денег аккурат до момента, когда можно объявить: «Ой! А у нас тут все опять переменилось!»

Дамы прекрасны.

Смысл жизни почти утрачен.

Текла мирная беседа деятельных людей, на время зажмурившихся на летнем солнышке. Как вдруг по радио раскудахтались о гениальности Стивена Спилберга, фильмы которого никто из присутствующих не смотрел из брезгливости, порожденной несуразно назойливой рекламой. Еще в Москве одна умненькая дама, способная и в горящую избу войти, отсмотрев упомянутый шедевр, выдала резюме, которому было невозможно не поверить:

– Грязная антифашистская фальшивка!..

Яблочки наливались соком, компания – «Агдамом». Возникло нечто внешне чеховское, но не упадническое, без подлинки. Все знали, что прототип «Человека в футляре» ходил в закутанном виде уже после того, как передал родной гимназии свои немалые сбережения, накопившиеся за годы непритязательной жизни.

– Но Антон Палыч этого не заметил, – задумчиво произнесла девушка Оля. – Хоть и с юмором, а гонорары жидовские любил!

Представляете, сейчас в окне поднимается камера с Михалковым! А мы в это время… – мясистолицый Жулебин собрал «губки бантиком» и просюсюкал:

– Гспда! Давайте поговорим о… гмне!

Он ненавидел кино как крайне циничный способ оболванивания, и к тому же долгоиграющий. Они – Жулебин и кинематограф – представляли собой две противоположности: крайне развитое индивидуальное своеобразие со стороны Сергея и агрессивное усреднение толпы «со стороны кинематографа». Он не мог отрешиться от мысли, что вот она (героиня) плачет или «размышляет» в одиночестве, а перед ней – оператор, осветители, куча полупьяных помрежев, любовник-режиссер с мегафоном…

– Так вот-с, о гмне! – продолжал Сергей Алексеевич. – Представьте, что именно оно, а не золото, будет объявлено наибольшей материальной ценностью. Его, а не золото, будут копить в сундуках «на смерть», ежедневно объявлять биржевой курс, ходить за покупками со специальными ведерками. Его запах станут воспевать поэты, а парфюмеры – «подгонять» под него ароматы своих духов! Появятся особо охраняемые говновозы. Финансистов станут уважительно называть говнюками. Владельцы теневых капиталов устроят спецрезервуары, в которых каждый день будут находить их трупы, а киллеров искать по следам и запаху дерьма!..

– Но, – скромно заметила Оля, – это почти так все оно и есть в жизни.

Компания рассмеялась ее девической наивности и вновь представила, как в окне повисает Михалков с рупором – сдержанно-радостный в предвкушении получения нового «Оскара Израилевича».

Настало время выпить.

– За то, чтобы больше никогда режиссеры не снимали фильмов и не ставили спектаклей! – давясь от смеха, провозгласил Жулебин.

Старообрядец Максим, автор проекта создания Комитетов по распространению неграмотности, особо одобрительно крякнул. Кроме прочих очевидных добродетелей, он был еще известен как настойчивый пропагандист концепции плоской Земли. Действительно, рассуждал он, почему мы должны верить, что это аксиома? На таких, с позволения сказать, очевидностях, строится все здание человеконенавистнического нового мирового порядка! Гагарин? Что Гагарин? Потому его и убили, что он правду сказал: плоская Земля-то, плоская.

Все выпили, и ветер прекратился. Как в кино. Настала, по выражению генератора идей Жулебина, Тишина Исааковна Полнейшая. Видимо, такова уж в наших краях Роза Мойшевна Ветров!

Отсмеявшись и закусив, мы вдруг обратили внимание, что в дверях стоит и выжидающе смотрит своим пронзительным взглядом еще один насельник нашей деревни с великой фамилией Калашников. Это – стальной старик, словно сошедший с картин Константина Васильева, только без бороды. Никто из нас ни разу не заходил к нему в мастерскую, занимавшую обширный «двор».

Допуская в дом, Юрий Алексеевич не допускал в святая святых, откуда иной раз слышались звуки работы каких-то непонятных инструментов. Знали о Калашникове только то, что был он изобретателем, знаменитым еще в сталинские времена. Но то ли слава однофамильца затмила, то ли сфера его «рацух» была чересчур уж засекреченной, – больше ничего выведать не удавалось.

– Где бурить? – небрежно спросил Юрий Алексеевич, с легким презрением взглянув на бутылки с «Акдамом». Они ассоциировались у него с «черными», коих он справедливо недолюбливал.

– А чем, Юрий Алексеевич? – спросил я, жмотясь потратиться на скважину, которую к тому же местные умельцы могут и запороть.

– А тебе Петрович не говорил? – недоверчиво склонил голову Калашников. С бывшим летчиком они почти дружили. – Тогда пошли, увидите.

Компания встала поразмять кости. «Декамерона» не получилось. Это там все сидели без движения, слушая охальные рассказы друг друга – первые ласточки «общечеловеческих ценностей».

Вышли во двор. Я указал место у кромки малоухоженных грядок. И тут Калашников развернул сверток, на который никто не обратил внимания в силу легкого захмеления.

Откуда-то взялся Тапочка в коротких штанах и с вечной сигаретой, дым от коей струился за стеклами очечков и на миг задерживался полями панамки из джинсовой ткани, прикрывавшей лысину. Ради такого дела, как что-то новое, он был способен даже прервать здоровый дневной сон.

Из свертка Калашников достал нечто похожее на «вентилятор» бура с тремя вздутиями по краям.

– Это что за пунцы? – спросил Жулебин как причастный к физике. Когда-то он даже летал на Северный полюс и малость струхнул, когда самолет садился среди торосов, а пилот вглядывался в крохотное, протертое пальцем, окошечко, потому что весь спирт для протирки был жестоко истреблен. Но до перестройки и самолеты, видать, падали неохотно. Даже машинам тупым хотелось жить дольше.

– «Пунцы!» – Калашников хехекнул. – Реактивные, мать его итить, двигатели!

Он достал пульт дистанционного управления, и, нахлобучив на «бур» какой-то прорезиненный колпак на особых креплениях, нажал на красную кнопку.

– Вы как президент – с ядерным чемоданчиком! – заметила девушка Оля.

«Бур» зашуршал и через несколько мгновений погрузился в землю. «Колпак» стал набухать, тоже слегка уходя в глубину. Все раскрыли рты.

Сколько у тебя тут до воды?

– Метров десять, – машинально ответил я. Однажды тут уже бурили.

Юрий Алексеевич поглядывал на свой пульт: «Два метра… три с половиной… пять…»