– Ты видишь? Видишь – как наш сын идет туда? В белом!..

– Геронда, смотри! Что это?..

Хлоя возбужденно тычет пальчиком в сторону приближающегося берега.

– А что там, паи́ди?[32] Мои глаза уже плохо видят. Что ты там разглядела? – Кирион закрывается ладонью от солнца и всматривается в пологий берег, лежащий у подножия зеленых гор.

– Там громадная рука торчит из моря!.. Ой, смотри, смотри! Там еще голова в короне!

– А-а, – догадывается Кирион. – Я знаю, что это. Много-много лет назад здесь стояла статуя, она была выше любой статуи в мире. Люди называли ее чудом света.

– А почему она упала?

– Подземные силы разрушили ее. – Кирион продолжает всматриваться в берег Родоса, до которого не меньше двух миль, и теперь тоже различает темные обломки гиганта: плечо, и руку, и голову в лучистом венце – и под ними белый пунктир прибоя.

– Геронда, а мы поплывем туда, к этой голове?

– Нет, паиди. Нам нужно плыть дальше, на дальний берег острова. Там нас ждут друзья.

– Ну, геронда! Давай хотя бы подплывем поближе. Скажи ему, ведь он тебя слушается. – Хлоя показывает на кормчего, стоящего на носу афракты и командующего поворотом паруса.

– Нам нужно спешить, паиди. – Кирион обнимает Хлою за плечи. – А теперь давай-ка пригнемся. – Он тянет Хлою вниз и садится вместе с ней на палубу, чтобы их не задело нижней реей.

Повернувшийся парус хлопает, наполняется ветром, и афракта, кренясь, набирает ход, чтобы обогнуть северную оконечность Родоса.

Ветер сопутствовал им все дни и ночи – от самого Олимпоса. Трижды казалось, что он принесет шквал и грозу. Но грозы лишь ворчали вдалеке, и тучи клубились далеко над горизонтом.

Все эти дни и ночи Кирион и люди его общины горячо молились, вознося хвалу Господу за чудесное избавление и прося Его спасти и сохранить их, плывущих к своей новой судьбе.

Три дня назад, едва Кирион вернулся в подвал претории после разговора с Вибией Сабиной, супруга цезаря вновь призвала его, и Кирион шел к вилле проконсула с отчаянно бьющимся сердцем, не понимая – томит ли его страх или в его душе затрепетала надежда.

Солнце уже село, когда он встретился с Сабиной на пустынной аллее сада за виллой. Здесь не было ни кресел, ни скамей, и они говорили стоя.

– Видно, ты хорошо молился своему богу, Хирококкинос…

Кирион почувствовал, что голос августы дрожит от волнения, но снова не смог понять – радостное это волнение или тревожное.

– Однако ты едва ли просил своего бога о том, что случилось, – продолжила августа. – Пришло известие из Александрии. Антиной утонул в Ниле, когда они с Адрианом охотились на крокодилов. Это значит, не будет никакого праздника, никаких ужасных игр. Сейчас у нас траур по погибшему любовнику цезаря. Посмотри! – Сабина показала рукой вдаль аллеи, и, приглядевшись, Кирион заметил, что статуя Антиноя, стоящая в ротонде, с головы до ног укутана белой тканью…

– Теперь нет смысла держать вас в подвале претории, – произнесла августа. – Но ты и твои люди все еще в опасности. И она исходит теперь не столько от властей, сколько от плебса. Похоже, местная чернь хотела вашей смерти, и ее разозлит ваше освобождение. Соглядатаи проконсула доложили, что вас подозревают в чародействе – в том, что вы, рыбаки, переманиваете себе всю рыбу и лишаете улова всех прочих. Якобы видели, что вы молитесь какой-то рыбе, и чернь считает, что это – морской демон, который помогает вам. А все ваши разговоры про распятого мессию – только для отвода глаз…

Кирион едва понимал, о чем ему говорила августа. Все его чувства были устремлены ввысь – туда, где над кипарисами горели подсвеченные закатом облака. «Боже, Боже, Боже…» – только и твердил он про себя.

– Ну, что ты молчишь, старик? – В голосе августы появилось нетерпение. – Что там еще за рыба, которой вы молитесь?

– О, госпожа, – выдохнул Кирион. – Никакой рыбы нет. За этим символом мы прячем имя нашего Господа. Ихтис[33] – это просто буквы, которые означают «Иисус Христос, Сын Божий, Спаситель». По символу рыбы мы узнаем своих собратьев…

– Ох, старик, – с раздражением сказала августа, – даже для меня все это слишком сложно, а уж для черни… Итак, ты и твои единоверцы по-прежнему в опасности. Вам нужно покинуть Олимпос.

– Но, госпожа моя, – замотал головой Кирион, – куда же мы пойдем? С женщинами и детьми, оставив наши дома?..

– Это все можно устроить, – твердо произнесла Сабина. – Дамиан! – громко позвала она.

Через несколько секунд из-за лавровой куртины появился бритоголовый римлянин в длинном плаще, наброшенном поверх пурпурной туники. Кирион не раз видел его рядом с августой, а при первой встрече он наставлял Кириона, как ему подобает вести себя в присутствии супруги цезаря.

– Дамиан – мой адъютор, – повернулась августа к Кириону. – Его советы бывают поистине бесценны. Вот и на этот раз он подал хорошую идею. Надо нанять галеру, на которой вы уплывете из Олимпоса – ты и все твои собратья. Вам следует направиться на Родос. Претор Родоса – мой давний наперсник. Я напишу ему, и ты возьмешь письмо с собой. А главное, насколько осведомлен Дамиан, на Родосе немало ваших единоверцев. И если ваш бог так милостив, как ты говорил, то и они должны быть добры к вам, иначе грош цена вашей вере…

Кирион слушал Сабину со смешанным чувством ликования и отчаяния.

– Августа, – со стоном произнес он. – Ты сказала – нанять галеру. Да у нас не хватит денег даже на лодку с двумя гребцами!

– Об этом можешь не беспокоиться. Дамиан все устроит. Но поспешите! Вам нужно завтра же быть в пути. А лучше – сегодня ночью…

Эти слова августы бритоголовый Дамиан воспринял как приказ. Бросив краткий непонятный взгляд на Кириона и слегка поклонившись Сабине, он молча повернулся и направился в сторону виллы, и песок аллеи захрустел в вечерней тишине под его быстрыми шагами.

А Кирион в растерянности стоял перед августой, не зная, что сказать.

– Завтра я тоже уплыву отсюда, – произнесла Сабина. – Только плыть мне гораздо дальше, чем тебе, – на Сицилию, а потом в Остию…[34] А потом, наверное уже скоро, – плыть мне через Лету, – печально прибавила она. – А теперь прощай, старик. Не медли. Спеши обрадовать своих людей вестью об избавлении и прикажи им готовиться в путь… Надеюсь, уж на этот раз ты проявишь достаточную твердость и не допустишь никаких колебаний среди твоих христиан, ибо на колебания времени нет.