Все больше теряя терпение, армия продолжала свое ожидание в Ускюдаре, получив малоутешительные сведения о том, что все внимание уделяется обеспечению похода всем необходимым. Особое раздражение испытывали торговцы и ремесленники. Издавна османские торговцы сопровождали войска в походе, во время которого продавали взятые с собой изделия военным. Однако на сей раз они стали жертвами недавно введенного обременительного налога: от них потребовали оплатить сбор на то, что они ожидали получить с этого похода, причем по ставке, которую они считали завышенной. Этот налог казался еще более несправедливым, потому что не было покупателей. Торговцы вложили деньги в товары, которые они собирались продавать солдатам, но покупателей они так и не нашли. 8 сентября султан наконец вышел из оцепенения и объявил, что армию поведет великий визирь.

В Стамбуле было множество людей, недовольных своей судьбой, но главной движущей силой мятежа, вспыхнувшего 28 сентября 1730 года, стала пестрая смесь, состоявшая из торговцев и бывших солдат, общей численностью не более 25–30 человек. Некоторые из них уже принимали участие в беспорядках, таких как, например, волнения в Измире. Имевшие место в 1727–1728 годах, они стали предвестниками волнений, которые теперь охватили Стамбул. Их первоначальные попытки получить поддержку на городском базаре и со стороны янычар имели лишь ограниченный успех, и европейские наблюдатели, которые в то время находились в городе, единодушно утверждали, что этот бунт можно было бы подавить, если бы власти действовали без промедлений. Когда о беспорядках стало известно султану, он вызвал во дворец, находившийся в Ускюдаре, всех своих советников. В тот же вечер, трепеща от страха, султан и государственные сановники под покровом тьмы переправились через Босфор и оказались в более безопасном для них дворце Топкапы. Но они так и не решили, что же им делать дальше.

Следующий день был пятницей, то есть священным днем, когда после полуденной молитвы люди по традиции выражали свое недовольство и политические протесты. Теперь бунтовщики вели себя уже более дерзко. Поначалу к разраставшейся толпе присоединялись только неимущие, те, для кого в жизни города не нашлось места, но вскоре бунтовщикам удалось переманить на свою сторону и рядовых янычар. Однако, как это часто случалось во время беспорядков в прежние времена, бунтовщики и на сей раз почувствовали необходимость подкрепить свои действия правовой санкцией. Вскоре они получили фетву, которую дал какой-то податливый священнослужитель низкого ранга, желавший поддержать их действия. Неспособный доверять своим войскам, султан поручил нескольким офицерам дворцовой стражи выяснить у бунтовщиков, в чем причины их недовольства, и приказать им разойтись. Они отказались, требуя, чтобы им выдали 37 чиновников, которые должны были ответить на предъявленные им обвинения. В число востребованных ими чиновников входили: великий визирь и один его зять, другой зять, главный адмирал, проявил некоторое сострадание к тяжелому положению бунтовщиков. Этот мятеж следовал по уже привычной схеме: его участники не делали никаких конкретных заявлений по поводу того, чем вызвано их недовольство, требуя лишь выдачи им сановников султана.

Что касается самого султана, то он вынес священное знамя Пророка и призвал всех богобоязненных мусульман сплотиться вокруг него. Это была старая уловка, которую успешно использовал его дед, султан Мехмед IV, во время мятежа, вспыхнувшего в Стамбуле в 1651 году. Но в данном случае это не принесло никакой пользы, и мятежники повторили свои требования, настаивая на том, чтобы им выдали Невшехирли Дамад Ибрагим-пашу и шейх-уль-ислама Енишехирли Абдуллу-эфенди. Ахмед не хотел отдавать Дамад Ибрагима, но среди его окружения нашлись люди, считавшие, что выдача великого визиря спасет их собственные шкуры. На третий день волнений мятежники перекрыли водоснабжение дворца Топкапы и блокировали доставку продуктов питания. Главный черный евнух Хаки Бешир-ага велел силой отобрать у великого визиря его должностную печать, и лишенный иного выбора султан вынужден был отдать распоряжение о казни Дамад Ибрагима и его обоих зятьев. Непонятно, почему на этот раз они оба вызвали гнев мятежников. Дамад Ибрагим отдалил от себя многих представителей правительственных кругов и теперь, во время кризиса, обнаружилось, что он не может рассчитывать даже на своих ближайших союзников. Когда выяснилось, что мятежники штурмуют дворец, спешно была сделана опись имущества осужденных, и приговоры были приведены в исполнение. Три тела передали толпе, которая пронесла их по всему городу. Возникли некоторые сомнения относительно того, действительно ли одно из тел является трупом Дамад Ибрагима, или его спрятали во дворце.

Несмотря на то, что Дамад Ибрагим и оба его зятя были казнены, толпа не расходилась. Теперь она требовала смещения самого султана Ахмеда. Узнав об ультиматуме, султан спокойно пошел к Махмуду, сыну своего брата Мустафы II. Он вывел Махмуда и двух его старших сыновей из гарема и приказал служащим дворца принести клятву верности Махмуду, которого назвал своим преемником. Эта мирная передача власти султана отразилась и на состоянии города, которому был нанесен на удивление незначительный материальный ущерб, а поскольку у султана Ахмеда не было надежных войск, с помощью которых он мог бы подавить мятеж силой, то все обошлось минимальным количеством человеческих жертв.

Одной из самых заметных жертв этих беспорядков стал османский посланник, который посетил Версаль, Челеби Мехмед-эфенди: как и другие лица, связанные с режимом Ахмеда III, он был отдален от двора и выслан на Кипр, где и скончался в 1732 году.

Мятежники сформировали альтернативное правительство, выдвинув собственных кандидатов, которые должны были занять государственные должности, ставшие вакантными после смещения ближайших советников Ахмеда. Проявляя осторожность, новый султан пригласил вожака бунтовщиков, некоего Патрона Халила (албанца, в честь которого и был назван этот мятеж, а прозвище связано с названием корабля, на котором он когда-то служил), изложить свои жалобы во дворце. В качестве ответной реакции султан отменил некоторые из налогов, введенных Невшехирли Дамад Ибрагим-пашой. Но оказалось, что спокойствие не так просто купить. Предпринятые Дамад Ибрагимом меры экономии включали в себя сокращение чрезмерной численности султанских войск. Теперь бунтовщики внесли в списки личного состава всех, желавших поступить на военную службу, и армия пополнилась тысячами новобранцев. Это свело к нулю предпринятые Дамад Ибрагимом благие начинания. Очевидец этих событий, о котором нет никаких сведений кроме его имени, некий Абди, оставил следующее письменное свидетельство: «сколько бы ни было человек в семье, женщин, мужчин, внебрачных детей, каждого из них брали на учет, а потом записывали в султанские войска; так разворовывалась государственная казна». По сравнению с теми недолгими днями, которые предшествовали свержению Ахмеда III, последующая ситуация была гораздо опаснее, поскольку теперь реальная власть в Стамбуле, то есть в сердце государства, находилась в руках Патрона Халила и его сторонников.

Патрона Халил был выходцем из народа и являлся его защитником, а его грубые манеры глубоко оскорбляли представителей османских правящих кругов. Так, в Эйюпе во время традиционной церемонии опоясывания султана мечом он скакал впереди султана Махмуда, одетый в простую одежду и босиком. Мать султана, околдованная его обаянием, похожим на то, которым обладал Распутин, называла его не иначе как «мой второй сын» и осыпала любезностями, когда он посещал ее дворец. Улицы были заполнены его сторонниками и его протеже, которые кормились за счет казны. Через восемь дней после того, как Махмуд взошел на трон, он решил, что настало время восстановить порядок. Был достигнут компромисс: толпа согласилась разойтись, когда люди поняли, что никто из них не будет наказан за свое участие в бунте и что им разрешается держать под ружьем собственный небольшой отряд. Но параллельная администрация бунтовщиков успешно вмешивалась в процесс назначения людей султана на государственные должности, хотя это являлась прерогативой нового султана. Прежде вожаки бунтовщиков не стремились захватить высшие должности, но теперь они начинали понимать, что их единственной надеждой на спасение является официальное включение в аппарат государственного управления, и потребовали права самим делать такие назначения. Сам Патрона Халил, который явно испытывал стремление вернуться в море, хотел стать главным адмиралом.