Очень часто единственной обязанностью «леди» начала правления Виктории, так же как и ее матери в период регентства, было нравиться мужу, тратить его деньги и воплощать тот тип женского совершенства, который глава семьи рассчитывал найти в своей жене и дочерях [57]. Несомненно, что увеличение числа женщин, имеющих досуг, способствовало расширению круга читающей публики и покровительству искусству и литературе. В самом деле, такие женщины, как Джейн Остин, Мария Эджуорт и Анна Мор, имели достаточно времени и образования, чтобы стать писательницами и художницами. Это было хорошо. Но многие молодые леди, которые бредили романами Скотта и Байрона и старались походить на их героинь, страдали от слишком большого досуга. Моды в искусстве и литературе по мере своего появления воздействовали на жизненные привычки и иногда даже на внешний вид более культурных слоев общества. Псевдо-средневековый идеал женщины, обожаемой влюбленным героем, – у Скотта и султанское представление о женщине как одалиске – у Байрона способствовали появлению у женщин, мнящих себя «светскими львицами», искусственно созданного чувства собственной бесполезности.

По мере того как высший и средний классы богатели, а сельские джентри все больше подпадали под влияние городской жизни, вопросом социальной гордости стало правило, согласно которому молодые девушки должны были заниматься с гувернантками в классной комнате, а оттуда переходить в гостиную, как можно меньше времени уделяя домашней работе. Леди в романах Джейн Остин, представительницы мелких джентри и высшей буржуазии, ничем не занимались, а лишь читали стихи, рассказывали местные сплетни и старались обратить на себя внимание джентльменов. Несомненно, что в семьях крупных политических деятелей дело обстояло иначе: жизнь женщин совсем не была такой ограниченной и скучной.

Кроме того, леди не рисковали заниматься какими-либо физическими упражнениями, кроме танцев. Очень немногие женщины в этот период увлекались охотой; охота стала более обычной в деятельный викторианский период, о чем свидетельствуют рисунки в «Панч» и романы Троллопа. В более ранний период леди полагали, что их следует хранить в вате. Когда Элизабет Беннет прошла три мили в скверную погоду и пришла в Незерфилд «с уставшими ногами, грязными чулками и лицом, раскрасневшимся от жары и ходьбы», госпожа Хёрст и мисс Бингли «выразили ей свое презрение». Даже на суровом севере Вордсворт написал в 1801 году поэму, чтобы, как говорит нам ее заглавие, утешить и ободрить «молодую девушку, которую бранили за длинные прогулки в деревню». Все это было совершенно абсурдно, так как женщины менее состоятельных слоев общества проходили большие расстояния до места работы и обратно; многие уэльские женщины ежегодно проделывали долгий путь в Лондон и обратно только ради сезонной работы в фруктовых садах и огородах около столицы.

Женщинам высшего класса были чужды радости трудовой жизни и ее интересы, что явилось результатом возрастающего богатства мужчин этого класса и более искусственных условий современной жизни. В прежнем самообеспечивающемся помещичьем имении с его бесчисленными работами по дому и вне его леди из знатных семей, подобных Пастонам и Верни, имели свои обязанности. Теперь же признаком леди стала праздность.

Было, конечно, даже среди женщин состоятельных слоев много таких, которые жили активной и полезной жизнью: одни – жизнью прежнего домашнего типа, другие – подобно Анне Мор – современной филантропической и духовной жизнью. Но в фальшивом идеале «уединившейся» леди была реальная опасность для нового столетия. А в снобистском обществе, подобном английскому, где низшие слои всегда стремятся подражать высшим, фальшивый идеал распространялся сверху вниз, проникал в среду более мелкой буржуазии, становившейся все более многочисленной в новых предместьях городов.

Даже в сельских местностях жены богатых фермеров порицались за то, что вообразили себя леди, слишком изнеженными, чтобы работать. В прежние времена жена фермера всегда была очень занятой женщиной (какой она является и сегодня); на ее плечах лежали все заботы по дому и некоторые по ферме. На молочных фермах она руководила работницами, поднимала их до восхода солнца и часто сама трудилась вместе с ними до поздней ночи над изготовлением масла или сыра. Молочное хозяйство, особенно в западных районах, которые снабжали лондонский рынок сыром и маслом, было наиболее трудным и наиболее выгодным занятием женщины. На других фермах жена больше занималась домашней работой. Она готовила пищу и заботилась не только о своей собственной семье, но и о батраках, которые питались за столом ее мужа и жили под его крышей. Ей приходилось усердно работать, и ее досуг был очень невелик.

В начале XIX века домашние условия в больших огороженных фермах нового типа значительно изменились. Число наемных рабочих на таких фермах стало значительно большим, и уже поэтому они не могли питаться вместе со своим хозяином. Фермерский дом, как жаловался Коббет, становился «слишком изысканным для того, чтобы в него можно было допустить возчика в грязной обуви». Крупные фермеры нанимали лучших домашних слуг, чтобы освободить жен от черной работы и придать гостиной вид, соответствующий достоинству джентльмена, даже если в обычных случаях семья предпочитала пользоваться кухней. Дочери фермеров, как уже было сказано, «вместо того чтобы выполнять свои обязанности и заниматься делами молочной, получали воспитание в пансионах, учились танцевать, говорить по-французски и играть на клавикордах».

Но это верно в полной мере только по отношению к наиболее богатым фермерам; некоторые из них действительно постепенно становились джентльменами. Фермерский слой отличался большим разнообразием социальных группировок. Фермеры севера не подражали джентльменам, как это делали некоторые фермеры из районов Спинхэмленда. Северный батрак был более независим, чем пауперизированный поденщик юга, и социальное различие между ним и его хозяином было менее заметным; это особенно верно в отношении пастухов. Повсюду в Англии еще встречались тысячи ферм, вкоторых женщины из семьи фермера принимали участие во всех видах работ, и много таких ферм, где батраки еще столовались вместе со своими хозяином.

Говоря о жизни женщин этого периода, нужно упомянуть о большой армии проституток. Они существовали во все времена, и их число возрастало с ростом богатства и населения страны. За исключением «спасительной деятельности», которой усердно занимались благочестивые святоши, это зло оставалось нетронутым. Оно наводняло города без малейшего общественного контроля; «призывы проституток на улицах» делали все общественные места в сумерках отвратительными. Растущая «респектабельность» зажиточных классов в новой эпохе уменьшила число и значение более удачливых «содержанок», которые играли немалую роль в XVIII веке. Но по этой же причине возрос спрос на обычных проституток, которых можно было посещать тайно. Суровость этического кодекса общества, одобряемая многими родителями, очень часто доводила обольщенную девушку до проституции. Да и бедственное экономическое положение одиноких женщин заставляло многих из них торговать собой, несмотря на естественное чувство отвращения к этому. Упадок домашней промышленности обрекал девушек, лишившихся родителей, на голод, вынуждавший их продавать себя на улицах. Низкие заработки в нерегулируемой домашней промышленности делали искушение более сильным. Однако в целом более регулярная оплата и общие условия жизни на фабриках способствовали более высокому уровню нравственности, хотя критики фабричной системы долго это отрицали. Постепенно фабричная оплата и жизненные условия заметно улучшились в ХIХ веке, и чувство собственного достоинства у трудящейся женщины получило более крепкую экономическую основу.