Когда иллюзионист, уже без фрака, опять водворился в свой темный ящик, миссис Гудини спросила, нельзя ли воспользоваться добротой и терпением хозяина зала и попросить для ее мужа стакан воды. В конце концов, миновал уже час, и, как все видели, теснота кабинета и тяжелый труд отчасти делали свое дело. Спортивный дух одержал верх: появился стакан воды, и миссис Гудини отнесла его мужу. Спустя пять минут Гудини в последний раз вышел из кабинета, воздев наручники над головой, точно двуручный кубок. Он освободился. Толпа пережила болезненный коллективный оргазм – «Krise», сказал Корнблюм – восторга и облегчения. Когда иллюзиониста посадили на плечи судьям и подвернувшимся сановникам и пронесли по театру, мало кто заметил, что лицо его искажали слезы ярости, не торжества, а голубые глаза ослепительно горели стыдом.

– Стакан с водой, – предположил Джо, наконец выбравшись из пут гораздо проще тех, что выпали Гудини, – холщового мешка и пары немецких полицейских наручников с дробью в замке. – Ключ был в стакане.

Корнблюм, своим особым бальзамом натирая окружности воспаленной кожи на запястьях у Джо, сначала кивнул. Затем поджал губы, поразмыслил и потряс головой. Перестал втирать бальзам. Поднял голову и встретился с Джо глазами – такое редко случалось.

– Бесс Гудини, – произнес Корнблюм. – Она знала лицо своего мужа. Могла прочесть у него по глазам письмена неудачи. Могла пойти к человеку из газеты. Могла, проливая слезы и румянясь декольте, взмолиться: сопоставьте гибель карьеры моего мужа и всего-то удачный заголовок в завтрашней утренней газете. Могла отнести мужу стакан воды, маленькими шажочками, с серьезным жениным лицом. Его освободил не ключ, – сказал он. – Его освободила жена. Другого спасения не было. Это было невозможно, даже для Гудини. – Корнблюм поднялся. – Только любовь сумела взломать два вложенных стальных замка «Брама». – Он тылом ладони отер покрасневшие щеки и как будто собрался уже поделиться аналогичным опытом освобождения из собственной биографии.

– А вы… вы когда-нибудь?..

– На сегодня урок окончен, – сказал Корнблюм, крышкой прихлопнув банку с бальзамом, но смог опять посмотреть Джо в глаза – на сей раз не без нежности. – Сейчас иди домой.

Впоследствии Джо обнаружил резоны усомниться в рассказе Корнблюма. На знаменитый вызов лондонской «Миррор» Гудини, как выяснилось, ответил на «Ипподроме», а не в «Палладии» и в 1904-м, а не в 1906-м. Многие комментаторы, в том числе приятель Джо Уолтер Б. Гибсон, придерживались мнения, что обо всем спектакле, включая просьбы сделать свет поярче, принести воды, дать побольше времени, предоставить подушку, Гудини и газета уговорились заранее; кое-кто даже уверял, будто наручники Гудини смастерил сам и, якобы усердствуя в кабинете, на деле невозмутимо тянул время, читал газету а-ля Корнблюм или удовлетворенно мурлыкал, подпевая музыке из оркестровой ямы.

Тем не менее, увидев, как Томми со скупой перепуганной улыбочкой шагнул на высочайшую крышу этого города, Джо различил в сентенции Корнблюма подлинность страсти, если и не фактов. Джо вернулся в Нью-Йорк много лет назад, намереваясь вновь отыскать путь к единственным родным, что остались у него в этом мире. Вместо этого он оказался замурован – страхом и его приказчиком, привычкой, – в своем таинственном кабинете на семьдесят втором этаже Эмпайр-стейт-билдинг, где ему пел серенады неутомимый оркестр импровизаторов – воздушные течения и скрипичные ветра, духовая секция туманных горнов и меланхоличных пароходов, заунывные генерал-басы пролетающих DC-3. Подобно Гарри Гудини, Джо не мог выбраться из капкана, куда сам забрался; а теперь любовь этого мальчика освободила его и наконец-то выманила стоять и моргать в огнях рампы.

– Это сумасбродство! – завопил старый блондинистый вояка, в котором Джо узнал Харли, начальника полиции Эмпайр-стейт-билдинг.

– Это трюк, – сказал коренастый человек помоложе, стоявший подле Сэмми. Детектив, судя по виду. – Трюк же, да?

– Это полный и безоговорочный геморрой, – ответил Харли.

Джо в потрясении разглядел, как осунулся Сэмми, – пастозный, в свои тридцать два наконец-то обзавелся глубоко посаженными глазами всех Кавалеров. Не слишком-то изменился и, однако, выглядел совсем иначе. Джо словно показали ловкого самозванца. Затем из наблюдательного зала на променад шагнул Розин отец. Волосы медные, как мелочь в кармане, щеки цветут вечной юностью, какая порой достается толстякам, – он, похоже, не изменился вовсе, только почему-то оделся под Джорджа Бернарда Шоу.

– Здрасте, мистер Сакс, – сказал Джо.

– Привет, Джо. – Сакс, отметил Джо, опирался на трость с серебряным набалдашником – судя по его позе, не для (или не только для) виду. Кое-что, значит, изменилось. – Как твои дела?

– Нормально, спасибо, – сказал Джо. – А у вас?

– У нас все хорошо, – ответил Сакс. Похоже, во всей толпе на променаде (включая детей) лишь он один был абсолютно счастлив лицезреть Джо Кавалера, в синих кальсонах стоявшего на широком плече Эмпайр-стейт-билдинг. – По-прежнему купаемся в скандалах и интригах.

– Отрадно, – сказал Джо. Улыбнулся Сэмми: – Потолстел?

– Немного. Джо, елки-палки. Ты зачем туда залез?

Джо обратил глаза на мальчика, бросившего ему этот вызов – встать здесь, на верхушке города, где Джо похоронили. Лицо у Томми было почти безучастно, но взгляд прикипел к Джо. По-видимому, Томми затруднялся поверить собственным глазам. Джо замысловато пожал плечами.

– Ты же прочел мое письмо? – спросил он Сэмми.

И выбросил руки назад. До сей поры к трюку он подходил с сухим бесстрастием инженера – изучил источники, переговорил с парнями у Тэннена, проштудировал секретную монографию Сидни Рэднера о неудачном, но волнующем прыжке Хардина с парижского моста в 1921 году[14]. А теперь, к своему удивлению, томился жаждой полета.

– Там говорилось, что ты покончишь с собой, – ответил Сэмми. – Там ни слова не было о том, что ты сыграешь человеческое йо-йо.

Джо опустил руки, – вообще-то, резонное замечание. Проблема, конечно, в том, что письма Джо не писал. Если б написал, едва ли пообещал бы совершить публичное самоубийство в побитом молью костюме. Он, конечно, распознал собственную идею, отфильтрованную сквозь дикие джунгли фантазии, которая больше всего прочего – больше взрыва черной шевелюры, больше тонких рук или невинного взора, напоенного нежностью сердца и вечным разочарованием, – напоминала Джо о мертвом брате. Но, отвечая на вызов мальчика, он решил, что тут и там необходимо кое-что подправить.

– Шанс гибели невелик, – сказал Джо, – но, конечно, имеется.

– И это, можно сказать, ваш единственный шанс избежать задержания, мистер Кавалер, – вмешался детектив.

– Я учту, – ответил Джо. И снова закинул руки назад.

– Джо! – Сэмми отважился приблизиться к нему на пару нерешительных дюймов. – Черт тебя дери, ты же сам отлично знаешь: Эскапист не умеет летать!