Сара Дэвис приводит интересные данные по Ленинграду: «Согласно статистике 1933 г., русские составляли 85,8 % населения Ленинграда, евреи 6,7 %… К 1939 г. русских стало 87 %, евреев 6,3 %… В самом городе евреи в процентном отношении значительно превосходили любую другую группу национальных меньшинств, их доля практически равнялась общей доле всех остальных нерусских национальностей. В 1939 г. в Ленинграде проживало больше евреев, чем где-либо еще в РСФСР, даже больше, чем в Москве, где евреев насчитывалось 6 %… Почти четверть всех евреев, проживающих в городах России, приходилась на Ленинград… В 1924 г. на 19 промышленных предприятиях Ленинграда на 600 всех нерусских рабочих приходилось только 16 евреев. В 1930-х гг. численность евреев, занятых в производстве, оставалась по-прежнему незначительной. Зато среди партийного руководства евреев было необычайно много… хотя в 1930-х гг. их число несколько сократилось… Они также доминировали в среде ленинградской интеллигенции: в 1939 г. евреи составляли 18 % всех ученых и преподавателей в вузах, 20 % инженеров, треть писателей, журналистов и издателей, 31 % директоров, 38 % врачей, 45 % адвокатов и 70 % дантистов».

Все это не могло не вызывать недовольства русского большинства. С. Дэвис, исходя из анализа сводок ОГПУ-НКВД, отмечает устойчивый рост антисемитизма в Ленинграде, причем, как правило, он шел рука об руку с антисоветизмом, ибо, как и в годы Гражданской войны, «сохранилась тенденция объединять евреев и членов партии в одно целое… Евреев также отождествляли с государственной властью… а потому считалось, что они не стоят за интересы рабочего класса. Например, рабочие говорили, что евреи их эксплуатируют, а жаловаться некому, все начальство состоит из них же; что в Испании много евреев, и рабочие там проиграют, потому что „жиды“ их предадут. Евреев характеризовали как людей бесчестных, ведущих паразитический образ жизни, потому что они не трудились, то есть не работали руками; называли торгашами, тунеядцами и обманщиками. Когда СССР оккупировал в 1939 г. Польшу, рабочий с завода „Экономайзер“ советовал убивать меньше поляков и больше евреев, иначе те хлынут в Россию, не будут работать, а в России и так паразитов хватает».

Те же настроения циркулировали и в Москве. Сменовеховец, бывший кадет профессор Ю. В. Ключников, в декабре 1926 г. выступая на «митинге по еврейскому вопросу» в Московской консерватории, сказал: «Создалось определенное несоответствие между количественным составом [евреев] в Союзе и теми местами, которые в городах временно евреи заняли… Мы здесь в своем городе, а к нам приезжают и стесняют нас. Когда русские видят, как русские же женщины, старики и дети мерзнут по 9—11 часов на улице, мокнут под дождем над [лотком] Моссельпрома, и когда они видят эти сравнительно теплые [крытые еврейские] ларьки с хлебом и колбасой, у них появляется ощущение недовольства… Страшно нарушена пропорция и в государственном строительстве и в практической жизни и других областях… Если бы у нас в Москве не было жилищного кризиса – масса людей теснится в помещении, где нельзя совершенно жить, и в то же время вы видите, как люди приезжают из других частей страны и занимают жилую площадь. Это приезжие евреи… Растет национальное недовольство и национальная сторожкость, настороженность других наций. На это не надо закрывать глаза… Массы говорят, что слишком много евреев в Москве. С этим считайтесь, но не называйте это антисемитизмом».

Озабоченность еврейской темой видна в дневниках и переписке виднейших представителей русской интеллигенции, менее всего могущих быть заподозренными в черносотенстве. Историк С. Б. Веселовский записывает в марте 1923 г.: «Наглость и бестактность евреев, две их национальные черты, очень помогают росту антисемитизма. Они не понимают, что им лучше было бы не принимать участия в таких делах, как ограбление и разрушение церквей, вскрытие мощей, и не лезть в „тройки“ по оценке награбленных церковных и музейных ценностей… Но с присущей этой нации физической и политической близорукостью они ринулись без оглядки на эти скверные дела». Вернадский в одном из писем 1927 г. сообщает: «Москва – местами Бердичев, сила еврейства ужасающая, а антисемитизм (и в коммунистических кругах) растет неудержимо». В августе 1928 г., находясь на отдыхе в Ессентуках, он отмечает в дневнике: «Бросается в глаза и невольно раздражает всюду находящееся торжествующее еврейство. Еще в санат[ории] Цекубу их число не так велико – но всюду в парке, на улице местами они преобладают. Редко встречаются тонкие, одухотворенные, благородные лица, – преобладают уродливые, вырождающиеся или лица terra a terre [заурядные]. Они сейчас чувствуют власть – именно еврейская толпа… Все родичи теперешней аристократии, правящего класса, сейчас пользуются вовсю…» Пришвин в ноябре 1938 г.: «Растет необычайно антисемитизм, хотя евреи начинают все лучше и лучше говорить по-русски… Сейчас они управляют всей страной, но не будет же так навсегда… Это курьез: все детские журналы в руках евреев, все дикторы в Радио – евреи, и русскому туда не пробиться. Не хочется, но придется их выгонять, а то рано или поздно их выгонит стихия: бить будут».

Но уже в конце 1930-х количество евреев во власти стало снижаться. В связи с заключением пакта о ненападении с нацистской Германией Молотов, по личному указанию Сталина, убрал «неарийцев» из верхнего эшелона внешнеполитического ведомства. Но особенно впечатляющее сокращение еврейского элемента произошло в НКВД, где во время Большого террора были выметены кадры Ягоды, – к 1 января 1939 г. среди руководителей ведомства осталось только 6 % евреев. Однако «эта „ротация“ не имела специальной антиеврейской направленности», то, что «среди уволенных и арестованных чекис тов было довольно много евреев… объяснялось их высокой кон центрацией в спецслужбах» (Г. В. Костырченко). Характерно, что в 1937–1938 гг. численность русских в ГУЛАГе возросла почти на 5 %, а численность там евреев, напротив, сократилась почти на 3 %; количество русских в составе заключенных в это время (60,3 %) более чем на 2 % превышало их долю в общесоюзной численности населения (58 %), а аналогичный показатель у евреев был меньше на 0,2 % (соответственно 1,7 и 1,5). Во время войны евреев берегли. В 1941–1942 гг. из прифронтовой полосы было отправлено в глубокий тыл около 2 млн граждан еврейской национальности (13,3 % от 15 млн всех эвакуированных), тем самых спасенных компартией от геноцида.

Настоящее гонение ждало советских евреев после 1948 г. Обеспокоенный проамериканской ориентацией Израиля Сталин устроил бескровную, но весьма внушительную «этническую чистку» аппарата, в результате которой представительство евреев в советской номенклатуре с 1945 г. сократилось к началу 1952 г. более чем на 60 %. За «националистическую деятельность» в 1948–1953 гг. было репрессировано около 1 тыс. евреев, в том числе расстреляно около ста. Развернутая в конце 1940-х «борьба с космополитизмом» несколько потеснила еврейские позиции в литературном мире. Характерно, что тот же Пришвин, при всем человеческом сочувствии к конкретным жертвам этой кампании, на первых порах воспринял ее с немалым энтузиазмом: «Евреи совсем было уверились, что нашли в Москве свою Палестину, но получился и для нового Израиля старый Египет… Чувство радости освобождения… перекликается со днями Февральской революции…» Но позднее его радость омрачилась тем, что еврейские кадры на ключевых постах в Союзе писателей заменяются ничуть не лучшими (а то и худшими) русскими литчиновниками типа Ф. Панферова или А. Софронова.