Пьер Боннар написал картину «Партия в карты», Поль Сезанн – полотно «Курильщик», Одилон Редон – «Сновидения», Огюст Ренуар – «Семья художника». Пабло Пикассо в Испании создал картину «Нищий».

Поль Валери опубликовал «Вечер с господином Тэстом», Анри Бергсон – труд «Материя и память», Жюль Ренар – «Естественные истории», Марсель Пруст – «Удовольствия и сожаления», Реми Гонкур – первую «Книгу масок». В книжных магазинах появился «Рим» Эмиля Золя.

В Бельгии Эмиль Верхарн закончил сборник «Ранние часы», а Морис Метерлинк – «Сокровище смиренных», в то время как в Италии вышли «Девы утесов» Габриэле д’Аннунцио, а в России – «Чайка» Антона Чехова. В Англии Герберт Джордж Уэллс, один из первых писателей-фантастов, поразил своих читателей «Островом доктора Моро».

В «Опера́ комик» в Париже можно было насладиться музыкальной драмой Кристофа Виллибальда Глюка «Орфей». Камиль Сен-Санс только что закончил «Концерт для фортепиано с оркестром № 5 Фа мажор», Густав Малер – «Симфонию № 3», Джакомо Пуччини – «Богему». Рихард Штраус, под впечатлением от одноименного произведения Фридриха Ницше, создал симфоническую поэму «Так говорил Заратустра».

В январе 1896-го умер Поль Верлен и был похоронен на Батиньольском кладбище. В мае во Франкфурте ушла из жизни Клара Шуман, а в июле в США – Гарриет Бичер-Стоу, известная американская романистка, чье произведение «Хижина дяди Тома», написанное в поддержку освобождения темнокожих рабов, имело неслыханный отклик, было продано более чем миллионом экземпляров и переведено на множество языков. В октябре в Вене скончался композитор Антон Брукнер.

В этом же году родились писатели Джон Дос Пассос, Андре Бретон, Тристан Тцара, Антонен Арто, Эльза Триоле, Фрэнсис Скотт Фицджеральд, кинорежиссер Говард Хоукс, актеры Жан Тисье и Дениз Грей, как и миллионы других людей, для истории оставшихся неизвестными… И свое восемнадцатилетие они отметили в 1914-м, в год начала Первой мировой войны.

Моей сестре

Раз и два – пляшет Смерть,

Пяткою стучит в плиту: тук, тук, тук.

Завлекает в круговерть,

В замогильный хоровод: топ, топ, топ.

Из стихотворения Анри Казалиса, на сюжет которого Камиль Сен-Санс написал симфоническую поэму «Пляска смерти»

Читальня ютилась на пересечении тупика и узкой улочки, облюбованной торговцами ломом. Приземистое сероватое здание стояло бок о бок с общественной уборной; стеклянный фонарь, привинченный к стене, истекал тусклым светом, и желтые отблески ложились на вывеску у входа:

МУНИЦИПАЛЬНАЯ БИБЛИОТЕКА

Часы работы: с 14.00 до 19.00

Книга в полусафьяновом переплете жила на самой нижней полке, между «Евангелиями» Ламенне и «Христианским бракосочетанием» монсеньора Дюпанлу. Никто никогда в нее не заглядывал. Она оказалась здесь, проделав долгий извилистый путь с макушки шифоньера, пылившегося в лавке старьевщика, и томилась в забвении уже пять лет.

Середину читального зала занимал длинный стол, окруженный скамейками. В шкафах теснились тома – толстые и тощие, разновеликие, в обложках и переплетах всех мастей. В углу прихожей громоздилась, отливая синевой, печка. Резко пахло опилками. И ни звука – лишь шелестели газетные листы.

Библиотекарь в шапочке и очках, сгорбившись за конторкой на возвышении в глубине зала, переписывал каталожные карточки. Порой он отрывался от этого занятия, вскидывал подбородок и, покачивая пером в воздухе, озирал читателей, уткнувшихся в раскрытые книги и периодику.

Скрипнула дверь – вошла местная матрона, принялась выкладывать из корзины на конторку один за другим бульварные романы по двадцать су. Дождавшись своей очереди, мужчина в свитере извлек из сумки первый том «Людских тайн»[270]. Библиотекарь отметил возвраты и, поплотнее укутавшись в плед, спустился в зал по лесенке из двух ступенек.

Книга в полусафьяновом переплете называлась «Пляски смерти в средневековой Франции», и только что ее выдернули из убежища. Чья-то рука перелистала страницы, голова склонилась над гравюрой с подписью:

Ребра – скрипичные струны, остов заместо смычка. Смерть пляшет, вовлекая в хоровод усопших всех возрастов и сословий: пап, королей, сервов, богачей и нищих, мужчин и женщин, стариков и детей.

– Вот оно! Именно так! – зашевелились чьи-то губы в едва различимом шепоте. – Эта аллегория – воплощение твоих упований. Все думают, что роль старухи с косой, вершащей жатву средь рода людского, тебе не по силам… Прими вызов! Накинь плащ с капюшоном, веди смертных за собой в адское пламя! Кто заподозрит в тебе инфернальный дар? Злокозненные комбинации, гибельные ловушки – и тебя-то охватывают сомнения, справишься ли, сумеешь достичь своей цели, ведь ты – ничтожество…

Библиотекарь тем временем прибавил пламени в газовых светильниках и пошел подкормить печку поленьями…

Четверг, 11 марта 1897 года

С течением лет Париж не переставал расти, расползался предместьями, извергая на обочины все, что ему мешало. Там в беспорядке копились меблирашки, притоны, трущобы; там, задушенные железнодорожными узлами и насыпями укреплений, бились в агонии фермерские хозяйства. Улица Шарантон являла собой наглядный пример этих постоянных приступов кашля, освобождавших городские легкие от мокро́ты. На улице Шарантон так образовался целый реестр гостиниц с дурной славой, лавчонок, торгующих прогорклой парфюмерией, караван-сараев и «дансингов», где танцы за два су служили лишь прелюдией к более чувственным забавам. Попасть на улицу Шарантон можно было через Венсенский лес, одолев траншеи – вотчину военных оркестров, репетировавших каждую субботу, – а затем две железные дороги: окружную и ту, что соединяет Париж, Лион и Марсель. Еще надобно было взобраться на откос, заваленный мусором, обгоревшими шпалами и старыми вагонами, с которых давно пообдирали доски, – таким случайному путнику открывался рай для окрестной босоты, клошаров и бродячих собак. А на другой стороне у подножия склона случайный путник мог заметить ярмарочный фургон, приспособленный кем-то под жилье.

Ночь лежала трауром на пустырях в этом сомнительном уголке парижских окраин, скрывала дымный горизонт, к которому убегали железнодорожные пути. Между погостом и мануфактурой, производившей сигареты из гаванского табака, под замшелой крышей, поросшей сорняками, скрючился домишко, издалека – точь-в-точь дикобраз. Старенький и неказистый, он, однако, еще отважно противостоял ветрам и болотам. Рассохшаяся дверь вела прямиком в кухню. Окно с потрескавшимися стеклами глядело на тропинку, а та уползала в заросли обнесенного стеной запущенного сада, дождливыми днями превращаясь в трясину. Соседи в насмешку прозвали эти угодья «Островок сокровищ».