Эдди смухлевал с миллионерами, своими действиями подставил отца, и тот оказался в дерьме. Это был такой откровенный удар в спину, что мне не терпелось рассказать о нем своей девушке, пока об этом не начали кричать на всех углах. Хотя и девушка, строго говоря, была уже не моей. Появился повод с ней встретиться — выболтать семейные тайны. Этот повод мне очень требовался. Каланча бросила меня, а восстановить отношения с тем, кто тебя бросил, дело мудреное. Очень непросто повернуть все так, чтобы не выглядеть жалким. Я уже предпринял две попытки с ней повидаться, и оба раза вид у меня был жалкий. В первый раз я вернул ей бюстгальтер, который она забыла в моей хижине, во второй — возвратил тот, который на самом деле утром купил в магазине. Ни в первый, ни во второй раз Каланча не обрадовалась моему появлению — смотрела на меня так, словно меня вообще не было в ее поле зрения.

В третий раз я подошел к ее двери и приложил палец к кнопке звонка. Стоял прекрасный день, на ветру кружили клочки ярких облаков, в воздухе растекалась тяжелая, тягучая свежесть. Пахло как от дорогих духов, которыми богатые женщины брызгают на своих кошек.

— Что надо? — нетерпеливо спросила она.

— Ничего. Просто хочу поговорить.

— Не могу больше говорить о нас, потому что нас больше нет. Мы есть, только не я и ты, а я и Брайан.

— Неужели мы не можем остаться друзьями? — спросил я (и уже при этом выглядел жалко).

— Друзьями? — медленно повторила она с таким видом, словно я предложил ей остаться не друзьями, а рыбами.

— Пойдем погуляем.

— Не хочется.

— Только вокруг квартала.

Каланча согласилась, и, пока мы шли, я все ей рассказал: про махинации с миллионерами, как Эдди подставил отца, а сам выбирал кандидатов из своих приятелей. И добавил, что, если об этом кто-нибудь узнает, отца распнут.

Я хотел просто побыть с ней рядом, хотя бы короткое время, и выдавать секреты, способные погубить наши жизни, казалось мне вполне естественным. Но я ничего не добился. Понос тайнами не принес облегчения.

— Твой отец ненормальный! — заявила Каланча. Разве это было хоть сколько-нибудь важно? Но когда мы вернулись домой, она посерьезнела. Я понял это, потому что она взяла меня за руку. — Я до сих пор испытываю к тебе чувство. — Я готовился что-то ответить. Понял это, потому что успел открыть рот. Но она мне не дала. — Но к нему мое чувство сильнее. — По ее словам я догадался, что речь идет о соревновании двух ее чувств: какое из них сильнее. Брайану досталось то, что было лучше, а мне остатки — едва теплящееся, едва в сознании, дышащее на ладан чувство.

Разумеется, я заставил ее поклясться, что она никому не выдаст моих тайн. И разумеется, она тут же все рассказала любимому мужчине, потому что, не сообразив, я дал ей в руки сенсацию, способную спасти пошатнувшуюся журналистскую карьеру ее дружка.

Неужели именно поэтому я присоединился к отцу, Кэролайн и Эдди? Хотел заслужить прощение? Хотя с какой стати мне было оставаться? Прошлый год выдался самым плохим в моей жизни. После того как меня бросила Адская Каланча, я перебрался из просторного отцовского лабиринта в длинную, узкую квартиру — скорее, коридор с ванной и в конце с пространством в виде буквы L, куда можно было втиснуть односпальную кровать и вокруг еще что-то разложить, но тоже в форме буквы L. Переезд из леса в город подействовал на меня неожиданно дестабилизирующе. В хижине я был близок к голосам земли, и, чтобы расслабиться, мне не приходилось делать никаких усилий. В городе я оказался оторванным от любимых галлюцинаций. Совершенно потерялся. Лишился живительного источника, словно был выброшен в открытое море.

А затем, когда отец стал известен и заслужил всеобщую любовь, признаюсь, его слава меня сильно уколола. Почему все двадцать миллионов австралийцев обожают этого несносного человека? То есть обожали шесть месяцев, а сейчас он не в состоянии зазвать на обед и десятка друзей. Но миру еще только предстояло сорваться в пропасть. Однажды отец пришел ко мне на работу — в костюме и какой-то одеревеневший, будто не в силах согнуть колен. Неловко мялся перед моим столом, похожий на заколоченный досками дом. Наше молчаливое противостояние кончилось тем, что он сообщил мне ужасную новость. Но я каким-то образом догадался обо всем сам. Ему поставили диагноз — рак. Неужели он не заметил, что я все понял, едва он вошел. Мне пришлось зажмуриться — такое от него исходило сияние смерти.

Наступили странные, бурные дни. Отец женился на бывшей приятельнице своею брата, Анук вышла замуж за миллионера, отца предал его лучший друг, меня — моя любимая, а затем его прокляла вся страна. Журналисты сыпали эпитетами: делец, мошенник, еврей. Помнится, его поражала неспособность определить, кто он такой. А определения со стороны лишь напоминали, кем он не являлся.

Все шло не так, как надо. Незнакомые люди грозили мне расправой. Пришлось взять на работе отпуск. Мне стало одиноко. Я бродил по улицам и старался себя убедить, что повсюду вижу Адскую Каланчу, нов Сиднее для этого не хватало рыжеволосых девушек шести футов ростом — приходилось довольствоваться этаким суррогатом. Возвращаясь домой, я чувствовал себя настолько подавленным, что, когда подходило время есть, думал: «К чему это мне?» По ночам мне снилось одно и то же лицо, то самое, которым я грезил в детстве, — искаженное криком, лицо, которое я иногда видел наяву. Я хотел бежать, но не знал куда, и, хуже того, мне было лень надевать ботинки. В то время я начал прикуривать одну сигарету от другой, тянуть марихуану, есть кукурузные хлопья из коробки, пить водку из бутылки; меня тошнило так, что я падал и засыпал, я плакал без причины, разговаривал сам с собой строгим голосом и бродил по улицам, наполненным людьми, которые в отличие от меня не вопили про себя и не страдали от паралича нерешительности, они не служили объектом ненависти для всех на этом мерзком островном континенте.

Я занял пост на кровати между одеял и не покидал его, пока однажды днем мой пьяный сон не потревожили зеленые глаза Анук.

— Я несколько дней не могу тебе дозвониться.

На ней была старая нижняя рубашка и брюки от спортивного костюма. Видимо, потрясение от свалившихся в замужестве денег привело к тому, что она стала одеваться по-домашнему.

— Как странно, Джаспер. У меня такое же чувство, как было тогда, когда я попала в квартиру твоего отца после того, как мы познакомились. Помнишь? Оглянись! Здесь отвратительно! Поверь, пустая банка из-под пива в качестве пепельницы говорит сама за себя.

Анук быстро убралась, не испугавшись заплесневелых остатков еды и других проявлений моего повседневного существования.

— Чтобы избавиться от запаха, стены придется перекрасить… — Я заснул под прыгающие интонации ее голоса. И последнее, что слышал, были слова: — Прямо как твой отец.

Проснувшись через несколько часов, я обнаружил, что в квартире все убрано и пахнет фимиамом. Анук сидела на полу, скрестив длинные ноги. Туфли она отбросила в сторону, и на ее лодыжке сверкал освещенный солнцем браслет.