— Папа, это же…

— Астрид, — кивнул он.

— Твоя мама, Джаспер? Красивая, — проворковала Кэролайн.

— Что все это значит? — воскликнул отец, и его голос прокатился по всему дому. Он всю жизнь страдал настоящей паранойей, но теперь обнаружил, что против него в самом деле плели заговор.

— Сюда. — Эдди повел нас дальше в дом.

Мы с отцом похолодели. Может быть, все это имеет какое-то отношение к самоубийству Астрид? К тому, что она погибла на барже Тима Ланга? Нас поставили в положение детективов, и мы расследовали собственные жизни, да только путешествие в прошлое ничего не дало. Мы ничего не понимали. Одновременно потеряли силы, снова пришли в себя… Какой-то безумный кошмар! Сон Нарцисса! Что мы должны испытывать: чувствовать себя польщенными — или ограбленными? Загадки множились с головокружительной быстротой. Эдди привил этому наркобарону одержимость по отношению к отцу и ко мне. Но что он сказал? Что он мог такого сказать ему? Я представил, как он выпивает вечером со своим хозяином: «Вы не представляете, что это за люди! Они безумцы! И не имеют права жить!»

— Мистер Ланг ждет вас там. — Эдди показал на большие двойные деревянные двери в конце коридора. У него еще хватило хладнокровия улыбнуться.

Внезапно отец схватил его за шиворот — со стороны показалось, он хочет стащить с него рубашку. Это был первый случай физического насилия с его стороны. Кэролайн разжала ему пальцы.

— Во что ты нас втянул, негодяй? — закричал отец, но не так грозно, как намеревался. Любопытство странным образом разбавляло ярость.

Из двери появился охранник — выяснить, что происходит. Эдди успокоил его кивком, и тот, разочарованный, удалился в тень. Судя по всему, Эдди обладал непререкаемым кивком. Это стало для нас открытием. Мыв изумлении шли по коридору к двойным деревянным дверям, разглядывая по дороге все новые фотографии. До этого момента я не отдавал себе отчета, насколько отец похож на пса, насильно брошенного в плавательный бассейн. А я? Внезапно собственная личность показалась мне несущественной. Я даже не сумел ее увязать с изобразительной историей нашей семьи. Мы выглядели обломками погибшей цивилизации. И были совершенно непостижимыми.

Моя мать! Глядя на нее, я почувствовал, что мое сердце распахнулось почти настежь. На фотографиях она казалась молчаливой и неподвижной. Все действия происходили с внутренней стороны глаз, сами же глаза будто только что возвратились из какого-то дальнего уголка земли специально для того, чтобы предупредить: другим туда стремиться не надо. Ее улыбка была как лестница, которая никуда не вела. Грустная красота слегка завуалирована по углам рамок, голова покоится на руках, глаза затуманились. Не исключено, то это было лишь совпадение, однако на каждом последующем снимке она находилась все дальше от объектива, словно съеживалась. Изображения наполнили меня новым уважением к отцу: моя мать выглядела женщиной эффектной, но холодной — здравомыслящий мужчина не стал бы связывать с ней судьбу. Я снял со стены одну из фотографий, вынул из рамки. Черно-белый снимок был сделан в «Лондромете»[47]. Мать, свесив ноги, сидит на стиральной машине и своими удивительно огромными глазами смотрит прямо в объектив. Внезапно мне пришло в голову: происходящие таинственные события имеют отношение к ней. И здесь я получу ключ к ее загадке. Узнаю, кем она была и откуда взялась. Все это таилось за дверью в конце коридора.

Отец открыл створку, я последовал за ним.

Мы вошли в большое квадратное помещение, настолько заваленное подушками, что какая-то часть моего естества немедленно захотела лечь и чтобы меня при этом кормили виноградом. Благодаря горшкам с папоротником создавалось впечатление, что мы снова оказались за пределами дома. Стены доходили не до самого потолка, и в просвет проникали солнечные лучи. А одна — та, что выходила на Будду-переростка, — была из стекла. У стеклянной стены спиной к нам стоял мужчина и смотрел на Будду. Они были одного роста, но мы против света видели только его гигантский силуэт. По крайней мере я так решил, что это мужчина, ибо он был похож на мужчину, однако больше размером.

— Мистер Ланг, — начал Эдди, — позвольте представить вам Мартина и Джаспера Динов и Кэролайн Поттс.

Мужчина повернулся. Он не был ни тайцем, ни китайцем, ни вообще азиатом. На голове жидкие светлые волосы, на мясистом выцветшем лице кустистая борода. В шортах и короткой рубашке из фланелета он выглядел первопроходцем, только что возвратившимся из джунглей и наслаждающимся первым глотком цивилизации. Но эти детали не по существу. Прежде всего приходил на ум слон — он был именно слоном. Таких толстых людей мне не приходилось встречать ни до, ни после — эдакий удивительный каприз природы. Он либо страдал гормональным расстройством, либо десятилетиями отличался нечеловеческой прожорливостью, поставив перед собой цель превратиться в самого огромного человека из всех живущих. Форма его тела показалась мне нереальной и настолько безобразной, что перехватило дыхание. Рассчитывать поразить подобного монстра пулей — все равно что пытаться пробить ладонью гору.

Он смотрел на нас не мигая, даже когда тушил сигарету и закуривал новую. Этот человек явно хотел подчинить нас взглядом. И это ему удалось. Я испытал необыкновенную покорность и почувствовал свою фантастическую худобу. Затем покосился на отца, стараясь понять, произвел ли и на него незнакомец тот же эффект. Не произвел. Отец, вглядываясь в гиганта так, словно тот был головоломкой, в которой требовалось рассмотреть картинку, заговорил первым, но словно во сне:

— Твою мать! — И я все понял.

— Терри! — прежде других назвала гиганта по имени Кэролайн.

Терри Дин, мой дядя, переводил взгляд с одного на другого, затем широко улыбнулся.

— Удивлены? Конечно, удивлены! — рассмеялся он. Его гулкий, мощный голос шел словно из глубины пещеры. Хромая, он приблизился к нам. — Эх, жаль, вы не видите выражения своих лиц. Искренне жаль. Подать зеркало? Нет? В чем дело, Марти? Ты поражен? Это понятно, очень даже понятно. Подождем, пока удивление отступит и сменится негодованием и чувством обиды. Полагаю, ни один из вас не простит мне лжи. Над такими вещами сразу не смеются, а только потом, когда все уляжется. Не сомневайтесь, уляжется. Через несколько дней вы с трудом вспомните хотя бы один день, когда я не числился среди живых. Но ответьте, вы подозревали что-нибудь в этом роде? Хотя бы чуть-чуть? Вот ты, Марти, через столько лет встретил давным-давно покойного брата, а он не только имеет наглость ожить, но даже не предлагает пива. Эдди, дружок, принеси-ка нам пива. А ты, Джаспер, знаешь, кто я такой?

Я кивнул.

— Племянник, у тебя бабушкин нос. Отец говорил тебе об этом? Очень рад с тобой познакомиться. Эдди мне о тебе рассказывал. Ты, должно быть, кремень, раз жил с отцом и не раскололся на миллион кусочков. Но ты выглядишь вполне нормальным и уравновешенным. Как могло случиться, что ты не сбрендил? Можно сбрендить от одной мысли, что тебе удалось не сбрендить. Или все-таки сбрендил? Вот это я и собираюсь выяснить в будущем. А ты, Кэролайн… Признаю, встреча с тобой — своего рода потрясение. Эдди мне, конечно, рассказывал, что ты вышла замуж, и тем не менее… — Терри долго смотрел на нее, затем прогнал наваждение. — Понятно, вас застали врасплох. Выпейте пива, почувствуете себя лучше, а я подожду, пока вы не успокоитесь. Время терпит. Если у каждого из нас что-то и есть, так это время. Марти, у меня от твоего взгляда начинается мандраж. И от твоего, Кэролайн, тоже. А вот от твоего, Джаспер, нет. Наверное, потому, что ты еще молод. Когда стареешь, удивляешься, что по-прежнему способен удивляться. Интересно, что вас больше удивило: что я так поразительно выжил или что я так поразительно толст? Можете сказать — я не возражаю. Мне нравится быть толстым. Я толст, как Генрих Восьмой. Я толст, как Будда. И прочь это все из головы, чтобы не зацикливаться. Я толстый хрен. Сейчас сниму рубашку, и вы поймете, насколько все серьезно. Видели? Я кит. Мой живот непомерен. Он неодолим.