в все еще скрытое лицо Картера. Нежная улыбка растягивает губы Отиса, и я сдерживаю громкий вздох при виде его ямочек. — Но ты должен верить, что ты достаточно хорош. Ты не можешь позволить другим определять это за тебя. — Когда лицо парня остается безразличным, голос квотербека становится более отчаянным. — Если ты начнешь сейчас, это никогда не закончится. И ты станешь тем, кем, возможно, не будешь гордиться. Так что, если ты думаешь, что ты крутой — независимо от того, что говорят другие, — значит, ты крутой.

Картер, наконец, поднимает голову, чтобы посмотреть на Отиса, на его лице храброе выражение. Мое сердце обливается кровью за этого парня, я знакома с его борьбой за то, чтобы чувствовать, что он вписывается в общество.

Этот момент омывает меня воспоминаниями о Джулиане и всех слезах, которые он пролил, когда над ним издевались. Но вместо того, чтобы грустить, я торжествую от радости, размышляя о том, сколько мороженого купил нам папа, когда меня отправляли в кабинет директора за избиение детей в отместку. Может, я больше и не жестокая, но я была гребаным чертенком, когда была моложе.

Они еще немного болтают, и я внимательно слушаю, желая впитать каждое слово, произносимое Отисом. Речь идет о спорте, в частности, о футболе, потому что это мечта Картера, и Отис подпитывает ее, давая ему советы, предлагая слова ободрения, сетуя на его опыт. Но потом он проверяет свой телефон, и что-то там привлекает его внимание.

Картер указывает на это.

— Что это?

— Что? — Отис смотрит вниз на свое устройство.

— Эта картинка-картинка-картинка, — Картер берет на себя смелость вернуть экран к жизни, а затем тихонько хихикает. — Это мисс Са-Сахнун, — проходит целых десять секунд, прежде чем он успевает перейти от моей скороговорки по имени, — на твоем телефоне?

— Да. — Отис прочищает горло.

Мое сердце трепещет, и я пытаюсь представить, какая фотография могла бы быть у него там. Откровенная? Или я позировала? Это не может быть обнаженная натура, иначе Картер пришел бы в ужас.

Когда Отис ничего не говорит и застенчиво склоняет голову, мне становится щекотно от желания хихикнуть. Если бы я подошла ближе, увидела бы я румянец на его щеках?

— Вы двое встречаетесь? К-К-Клем говорит, что ты… ты всегда пялишься на нее вовремя ла-ла-ланча. Правда? — кивает Картер. Отис улыбается и потирает затылок, невольно напрягая бицепсы, чтобы я могла полюбоваться.

— Я ничего не могу с этим поделать. Она такая красива, — он закрывает глаза и откидывается назад, пока его голова не прижимается к белой кирпичной стене. — Но нет, мы не встречаемся. Я хочу. Но нет.

Он хочет. Он хочет меня. Тогда почему, черт возьми, у меня сегодня нет цветка?

— Так почему же у тебя есть ее фотография? Это с-странно.

— Может быть, немного, но это помогает мне помнить, к чему я стремлюсь, когда я хочу отказаться от попыток.

Он не сдался. У меня почти подгибаются колени. Мне нужно оставаться в курсе и усвоить признание, которое этот замечательный парень вытягивает из Отиса. Я определенно собираюсь дарить ему свои фруктовые стаканчики до конца года. Черт, я наполню гребаную пиньяту фруктовыми стаканчиками, если Картер этого хочет.

— Я в замешательстве. К-какая работа? Ты разве не играешь в футбол?

Меланхолия на его лице остывает и превращается в тихий восторг. Отис прикладывает указательный палец к губам.

— Это секрет.

— Скажи мне, — Картер подпрыгивает на скамейке, его глаза блестят от возбуждения. — Я хорош в хранении сек-сек-сек-секретов.

В этот момент глаза Отиса открываются, и, несмотря на мои попытки спрятаться, он находит меня мгновенно, целенаправленно, как будто знал, что я была там все это время. Его взгляд тлеет, улыбка, изгибающая его губы, разглаживается. Эти великолепные ямоч-ки на щеках исчезают, когда он принимает серьезное выражение.

Вместо того чтобы съежиться от страха, что меня поймали, я стою на своем, застыв в ожидании, возмущенная.

— Я работаю над тем, чтобы показать ей, что я достоин прощения.

Картер спрашивает, за что его нужно простить, но Отис переводит разговор в другое русло. Когда тема сменилась, я больше не обращаю внимания. Я просто смотрю на Отиса, и внутри меня бурлит смесь противоречивых эмоций. Вскоре он говорит Картеру возвращаться на игровую площадку без него, и как только мы остаемся одни в коридоре, он поворачивается ко мне лицом.

Он просто стоит там и смотрит на меня, и, боже, мне просто хочется придушить его. И не в сексуальном смысле, а в том, что ты-сводишь-меня-с-ума-так-что-пожалуйста-прекрати это.

Раздраженная расстоянием, я топаю к нему и останавливаюсь в трех футах от него. И хотя я говорю себе быть милой и доброй, я не могу.

Потому что я зла. Не на него, а на себя за то, что я такая, какая я есть, и так бесполезно тяну время, когда я могла бы сделать все лучше несколько недель назад, когда он только начал работать волонтером.

— Мой цветок, — я фыркаю, подавленная и разъяренная. — Где он? — спрашиваю я.

— Э-э…

Я не даю ему времени ответить.

— Ты дарил мне цветок каждый день с тех пор, как начал работать волонтером в моей школе, а теперь прекратил? Без предупреждения? Я просто должна войти в класс и не увидеть никакого цветка? Ты знаешь, что я при этом чувствую? — я взволнована, переполнена эмоциями, которые угрожают раздавить меня. Я хочу, чтобы он положил конец моим страданиям, схватив и поцеловав меня. Это трусливо, на самом деле иррационально, ожидать и хотеть, чтобы он это сделал. Он сделал все, что мог, чтобы повлиять на меня. Теперь моя очередь, и все же я совершаю ошибку, неспособная деликатно изложить облако чувств, борющихся внутри меня.

— Не слишком цветисто, я, полагаю.

— Нет, я не чувствую цветущего, — я прикусываю внутреннюю сторону щеки, чтобы удержаться от улыбки от того, с какой нежностью он смотрит на меня. — Я чувствую себя очень нецветисто. Я чувствую… что противоположно цветистости? — «сорняк».

— И, как я тоже предполагаю, не высокого сорта.

— Кому-нибудь лучше отправить тебя в Jeopardy. Твои догадки в огне, — я складываю руки на груди, ненавидя то, как сильно я хочу прикоснуться к нему, держать его и погружаться в него, пока мы не сольемся воедино. Но я не могу, поэтому зацикливаюсь на чем-то одном. — Где он? Я хочу свой цветок. — я в нескольких секундах от того, чтобы затопать ногами и закатить истерику, как это делали мои дети бесчисленное количество раз. Теперь я вроде как понимаю их.

— Сегодня у меня для тебя ничего нет.