— Мое имя Сафав, — добавил слуга. Что ж, трибун не ошибся в своем предположении. — Если захотите еще выпить или чего-нибудь откушать, зовите меня.

Как раз в этот момент кто-то так и сделал. Сафав поклонился трибуну и Алипии и поспешил на зов.

Следуя видессианскому обычаю, Алипия Гавра подняла ладони и прошептала молитву Фосу, после чего сплюнула на пол в знак отрицания Скотоса. Скавр просто отхлебнул из кружки. Это не оскорбило ее. Алипия улыбнулась — правда, немного печально.

— Я так привыкла думать, что ты один из нас. Иной раз меня снова задевает мысль о том, что у тебя другие обычаи, — заметила она.

— Я тоже иногда об этом думаю, — отозвался Марк. Легкий налет латыни придавал немного странное звучание его видессианской речи. И, как обычно, вино показалось ему слишком сладким и густым.

Густое, как сироп, вино оказалось, впрочем, и очень крепким: оно согревало не хуже огня, пылавшего в печи. Марк глянул на Алипию. Девушка хорошо скрывала свои чувства. Причиной тому были не политика и не придворный этикет. Ее охватили печальные мысли.

Марк вспомнил о том, что с первой встречи между ними возникло легкое влечение. Оно росло, притягивая их друг к другу, становилось крепче, теплее… Бережет ли она в памяти эти недолгие мгновения внутренней близости или решила забыть о них? Ее холодноватая, отстраненная манера держаться могла скрывать что угодно.

Красива ли она? Безусловно, она немного угловата — ей далеко до пышных форм Хелвис, которая обладала прекрасной фигурой… Марк нахмурился, обрывая свою мысль.

При всем сходстве с Туризином Алипия не имела длинного лица, как ее дядя или отец. Ее черты не были острыми, как у многих видессианок. Она не покрывала пудрой свои бледные щеки и не подводила краской зеленые глаза. Но в них светились живой ум и сильная воля. И если она не была красива традиционной, стандартной красотой, то — что куда важнее — она была самой собой.

Другой слуга, пожилой человек, выскочил из кухни и неловко толкнул трибуна под локоть.

— О, прошу прощения. — Он поднял квадратный бронзовый поднос повыше. Гибкий, как ящерица, он проскользнул мимо столов к людям, одетым как макуране, и поставил перед каждым из них по миске. Черпая из медной супницы, слуга разлил суп по мискам. Затем, взмахнув рукой, театральным жестом снял крышку со сковороды, зачерпнул что-то деревянной ложкой и бросил в миски с супом гость светло-коричневых зерен. Суп зашипел. Послышался треск, как будто в бадью с водой бросили горячие металлические шарики.

Скавр подскочил от неожиданности. Алипия тоже вздрогнула. Однако те, кому подали это экзотическое блюдо, поглощали его с недюжинным аппетитом. Да, эту загадку стоит разгадать!

— Сафав!

Молодой слуга передал посетителю блюдо с жареными креветками и поспешил к трибуну.

Марк спросил:

— В чем секрет супа вон за тем столом? Там что, горячий деготь?

— Где? — переспросил Сафав. Затем его лицо прояснилось. — А, шипящий рисовый супчик? Хотите попробовать?

Марк заколебался. Однако Алипия кивнула. Трибун был настроен по отношению к этому макуранскому супу куда более подозрительно, чем позволил себе показать. В Риме рис был почти неизвестен, да и в Видессе тоже. Несмотря на загадочное шипение, трибун не рвался отведать новое блюдо. Он полагал, что наткнется на что-то вроде перловой каши, а перловка не принадлежала к числу тех блюд, которыми он жаждал лакомиться по праздникам.

Но когда Сафав поставил перед Скавром и Алипией миски, они увидели золотистый бульон, в котором плавали кусочки грибов, горошек, омары и креветки.

— В Макуране это была бы жареная козлятина или молодой барашек, однако креветки тоже неплохи, — заметил Сафав.

Скавр, нетерпеливо ожидавший шипения, едва слушал. Тем же театральным жестом, что и пожилой слуга, Сафав приподнял крышку с горячей сковороды и бросил в суповые миски по дымящейся горсти зерен.

— Прямо тонущие корабли, — пробормотал трибун. Он дотронулся до риса ложкой, все еще с подозрением глядя на таинственное блюдо.

— Как это готовят? — поинтересовалась Алипия.

— Сначала надо отварить рис, затем поджарить его в кипящем масле, пока он не станет золотистым. Важно не пережарить. Рис обязательно должен быть горячим, чтобы шипеть. — Сафав постучал ложкой по горячей сковороде, а затем приложил палец к губам. — Но помните: вы никогда не слышали от меня этой страшной тайны. Иначе мой двоюродный брат будет гоняться за мной с большим ножом, пока не зарежет. Я никому не открыл бы секрета, потому что люди обычно спрашивают для того, чтобы поболтать. Но я вижу, что дама действительно ищет знания, а не пустой болтовни.

Кто-то громко позвал Сафава; он застенчиво наклонил голову и направился к посетителю.

Трибун осторожно проглотил первую ложку. На вкус суп был просто великолепен. Хрустящий рис напоминал по вкусу лесные орешки.

— Что я вообще знаю о еде? — воскликнул Марк, опустошая тарелку.

За супом последовали: тунец, отваренный с майораном и лавровым листом, вино, салат с мятой и чесноком, снова вино, жареный спрут под гарниром из горошка, смородиновое вино, жареный барашек с укропом, фигами и луком (еще одно макуранское блюдо) кабачки и бобы, поджаренные в оливковом масле, вино, груши с корицей и еще раз вино.

Алипия легко поддерживала разговор. Она пыталась отвлечь Марка от грустных мыслей и делала это настойчиво и в то же время неявно. Однако подобная игра могла продолжаться до определенного момента. Вино постепенно ударяло Марку в голову. Его реплики становились все короче.

— Ну так что, удалось тебе сделать то, ради чего ты сюда пришел? — улыбаясь спросила Алипия.

Но трибун не был пьян, как она предполагала. Наоборот: вино сделало его мысли ясными и простыми. Покрывала притворства слетели. Слишком хорошо помнил он, как стоял перед ней, лишенный воли, как бесстыдно выворачивал наизнанку самые сокровенные свои тайны…

Марк ткнул ножом в кусок баранины. Чувствительная к внезапной смене его настроений, Алипия отставила в сторону кружку. Она выпила куда меньше, чем он. Прямой она умела быть не хуже, чем деликатной.

— В чем дело?

— Слушай, что ты делаешь здесь, в этой таверне, с опозоренным человеком? — выпалил Марк и тут же остановился, испуганный, глупо раскрыв рот.

— Я могу спросить у тебя то же самое, — ответила Алипия, вспылив. Но в ее раздражении не было гнева. — Когда ты спрятался от моего слуги — кстати, он тебя заметил, — я подумала, что ты зол на меня. Что ж, ты имеешь на это право. И вот пожалуйста — ты сидишь здесь со мной и мирно беседуешь. Объясни, если можешь.

— Я зол? На тебя? Бог ты мой, да я в неоплатном долгу перед тобой. Ты нашла способ заставить твоего дядю поверить в мою невиновность. Но… — Трибун замолчал. Алипия терпеливо ждала, не вмешиваясь в ход его мыслей. Наконец он вымолвил: — Но как я могу оставаться с тобой, если уничтожаю все, к чему прикасаюсь.