В норвежском Бальхольме Вильгельм получил очередное послание от полковника Хауза. Техасец носился по Европе как ракета, пытаясь прозондировать настроения в различных столицах. Он заверил Вильгельма, что Франция, по его мнению, не расположена воевать ради возвращения Эльзас-Лотарингии. Вильгельм был убежден, что французы получили от британцев обязательство поддержать их в таком предприятии. Мольтке дал свой прогноз: до 25-го ничего особенного не произойдет. Именно в этот день Вильгельм, яхта которого остановилась на рейде норвежского порта Одде в Утнефиорде, узнал о примирительном ответе сербов на австрийский ультиматум. Он решил, что австрийцам нечего больше желать, они сделали блестящий ход и всего добились. «Это — капитуляция самого унизительного свойства. Теперь отпадают все основания для войны». Плессен в этом духе телеграфировал Мольтке. Тот записал 26-го: «Если Россия не предпримет враждебной акции против Австрии, то война останется локальной». Вильгельм высказал мысль: поскольку Австрия уже мобилизовала треть своей армии, она могла бы занять часть сербской территории в качестве гарантии хорошего поведения соседей на будущее. По мнению Тирпица, в этот момент вся военная лихорадка могла бы пойти на убыль, если бы Бетман и Берхтольд повели себя более разумно. У «ястребов» возникло впечатление, что Вильгельм отступает. Что касается ранее предоставленной австрийцам свободы рук (карт-бланш), то, как считает Бюлов, это было сделано «в состоянии полной апатии и безразличия».

Последняя «северная экспедиция» закончилась раньше обычного. 25 июля Вильгельм вопреки совету канцлера распорядился взять курс к родным берегам. Сербия объявила мобилизацию, и Вильгельм опасался, что «Гогенцоллерн» и сопровождавшие его суда могут подвергнуться нападению российской эскадры. 27 июля в семь часов утра кайзер и сопровождающие его лица были в Киле. Мюллер резюмировал политическую позицию кайзера: «Сохранять хладнокровие, сделать так, чтобы ответственность пала на русских, не обнаруживать страха перед войной». В три часа дня кайзер прибыл в Потсдам. Он все еще был убежден в том, что претензии Австрии в значительной степени нашли удовлетворение. «Остановитесь с Белградом» — так коротко звучала его рекомендация Вене. В отличие от Бетмана он еще не знал содержания австрийского ответа сербам. Ягову он дал поручение сделать какой-нибудь успокоительный жест, заявив: «Некоторые оговорки, которые Сербия делает в отношении отдельных пунктов, можно легко снять в ходе переговоров». В этот момент, как считается, военные и Бетман сговорились за спиной монарха и нарушили его инструкции. Телеграмма в Вену с призывом «остановиться» не была отправлена. Мольтке сделал очередной прогноз: пройдет еще две недели, пока все прояснится. На сей раз он ошибся.

Днем 28 июля Вильгельм развил «бешеную активность» в поисках рецепта сохранения мира. «Он не понимал, чего хотят австрийцы. Сербы согласились практически со всем, за исключением нескольких мелочей. С 5 июля австрийцы ничего не сообщали о своих планах», — пишет один из свидетелей тех дней. Между тем инициативу перехватили военные. 30-го Мольтке телеграфировал Конраду в Вену, чтобы тот оставил без внимания любые возможные попытки Англии добиться мирного решения и принял его заверения, что Германия безоговорочно выполнит свои союзнические обязательства. Бетман-Гольвег, со своей стороны, войны не хотел, по крайней мере мировой. Однако он был не против ограниченного конфликта, который бы повысил престиж Австро-Венгрии и слегка отрезвил Россию.

Вильгельм еще был во власти переживаний по поводу убийства в Сараево. Сербы не далее как в 1903 году жестоко расправились со своим собственным монархом — король Александр Обренович и королева были выброшены из окна дворца. Рассказывают, что Александр сумел зацепиться за край подоконника, но один из заговорщиков отрубил ему пальцы, король упал и разбился насмерть. Для всех, кто, как Вильгельм, был убежден в божественном происхождении монархической власти, цареубийство представлялось чудовищным преступлением, кроме того, кайзер расценивал убийство в Сараево как «первый акт новой политики панславизма на Балканах». Позже он говорил своему адъютанту Ниману: если мировой войне суждено было разразиться, то начаться все должно было именно с Сербии. Сербы в его представлении были шайкой бандитов, а Сербия — «гнездом убийц». На полях депеши Лихновского от 24 июля он написал: «…эта шваль сеет волнения и смерть, их нужно поставить на место». Он поделился соображением, что австрийцы больше болтают, чем действуют, хотя их долг — держать Балканы в своих руках и выгнать оттуда русских.

Бетман-Гольвег не информировал кайзера о своих планах вплоть до 27 июля. Между тем он старался сделать все, чтобы отвратить общеевропейскую войну. «Что нужно сейчас всем больше всего — так это хладнокровие» — о таком его высказывании вспоминает Бюлов. Критики канцлера считают, что таких призывов было недостаточно. Видимо, над ним довлел страх перед дипломатическим поражением. 28 июля из Англии Штумм доставил депешу, в которой говорилось, что Британия, вероятно, будет сохранять нейтралитет и вмешается только в случае серьезной опасности для Франции. В тот же день Мольтке представил свою оценку политической ситуации. Сербия на протяжении последних пяти лет сеяла смуту в мире, и надо быть благодарным австрийцам за их действия. Они мобилизовали восемь корпусов, что достаточно для карательной операции. Россия ответила переводом двенадцати корпусов в состояние боевой готовности. Что дальше? Если Австрия продолжит мобилизацию, война станет неизбежной. В нее будет втянута и Франция. «Все это устроила Россия, и, надо признать, очень ловко».

Стратегическая ситуация для Германии с каждым часом становилась все хуже. Мольтке требовал объявить мобилизацию — чем скорее, тем лучше. Бетман все больше уступал «ястребам», или, как выразился Бюлов, «он был жертвенным ягненком, который в 1914 году попытался напялить на себя волчью шкуру». Австрийский ультиматум явно застал Бетмана врасплох, он хотел подать в отставку. Вильгельм и слышать об этом не хотел. «Вы заварили эту кашу, вы ее и расхлебывайте», заявил он. Впрочем, все это мы знаем со слов Бюлова, а его трактовка событий в немалой степени окрашена досадой — почему его в это время не призвали взять в руки руль управления государством.

Следующий этап кризиса начался во второй половине дня 29 июля. Имперский совет не состоялся — только череда встреч и совещаний с участием генералов, адмиралов и министров. Семеро военных — Фалькенгайн, Мольтке, Линкер, принц Генрих, Тирпиц, Мюллер и Поль — без труда преодолели сомнения единственного штатского — Бетман-Гольвега. Берхтольд был вне себя от радости. «Все сработало!» — телеграфировал он из Вены. У него остался один вопрос: «Кто теперь главный — Мольтке или Бетман?» Последний пытался нажимать на тормоза, но без успеха.

Несмотря на предупреждения, поступавшие от Лихновского, в Берлине все еще верили, что Британия останется нейтральной. Вопрос о позиции Англии обсуждался как наиважнейший в дискуссиях, происходивших 29 июля. Принц Генрих, только что вернувшийся из Англии, сообщил: Георг V заверил его в том, что Британия будет держаться в стороне. Тирпиц воспринял это известие скептически: возможно, он лучше понимал британскую политическую систему. Вильгельм оборвал его: «Король дал мне слово, и этого мне достаточно». Тирпиц в воспоминаниях утверждал, что во время совещания ни слова не было сказано о захвате французских территорий и нейтралитет Бельгии и Голландии нарушать не намеревались, при условии, что он не будет нарушен другой стороной. Пришла новая депеша от Лихновского. Грей сформулировал свою позицию предельно ясно: Британия ни в коем случае не останется нейтральной в случае нападения Германии на Францию. На следующий день, 30-го, Вильгельм получил две неприятные новости: о начале частичной мобилизации в России и о британском «предательстве». Ярости кайзера не было предела. «Гнусная торгашеская сволочь! — кипел он. — Ну, если нам суждено истечь кровью, то пусть Англия по крайней мере потеряет Индию!»