Морозы сдали. Туманы, дожди. <…> Получил от мамы телеграмму. Она осталась без карточек. Меня это беспокоит.

Скоро выяснится моя дальнейшая судьба. Физически я чувствую себя хорошо, морально тоже.

Наш завод недавно обстреливался, утром пришел на работу, стекла выбиты, от снарядов воронки. С начала и до середины ноября были частые налеты и яростные обстрелы.

С табаком второй месяц плохо. Пока кое-как держусь на старых запасах. На пару недель хватит. Встаю в шесть утра. Прихожу домой около семи вечера. С Финляндского и до Финляндского почти ежедневно хожу пешком. На заводе дела идут хорошо. Сам утеплил конторку, поставил печку и даже сделал трубы. Питаюсь на рационе, этого мало. Читаю Барбюса «Огонь», стихи французских лириков и Багрицкого.

Через несколько дней установится моя дальнейшая судьба. Армия или завод. Пока спокойно живу ожиданием. Все равно – что будет, то будет. От судьбы не уйдешь [Б.Б.].

НА НЕВСКОМ ПЛАЦДАРМЕ[104]

П.Е. Макаров

В конце сентября 1942 года меня, солдата отдельного батальона связи, обеспечивающего работу штаба 46-й стрелковой дивизии, которой командовал генерал-майор Е.В. Козик, приняли в члены ВЛКСМ. В своем заявлении я писал: «Хочу быть в первых рядах борьбы с фашистами. Если потребуется, отдам свою жизнь за Родину».

4 октября я был зачислен в 340-й полк, который выдвигался на новый рубеж, на Невский пятачок. В эту же ночь в политотделе дивизии мне вручили комсомольский билет № 15246409, из-за спешности без фотографии. Через час я уже был в землянке начальника радиостанции полка старшего сержанта Князева, бывшего пограничника, коренастого двадцатидвухлетнего украинца. Князев дал мне устные указания и направил на батальонную радиостанцию, которая размещалась почти на самом краю крутого правого берега Невы. Всю ночь и утром фашисты вели беспощадный огонь по площади. Снаряды и мины рвались кругом. Утром прервалась телефонная связь с землянкой радистов нашего взвода, где находился мой дублер. Когда мы с напарником подошли к ней, то на ее месте увидели большую глубокую воронку. Ни одного живого связиста мы не нашли. Поблизости валялась сильно помятая, но каким-то чудом уцелевшая радиостанция «РБ».

Батальонная радиостанция работала в режиме молчания. Между вахтами я готовился к переправе на пятачок.

10 октября во второй половине дня я вместе с другими спустился к воде. В этот момент переправой командовал капитан. Фамилию его я не знал. Запомнил только, что он был без одного уха. Указания капитана выполнял лейтенант, командовавший взводом сапер.

Внезапно по Неве пошел лед. Поступил приказ переправляться ночью. Над Невой стоял невообразимый грохот от движущегося льда и канонады. Вся Нева, левый и правый берега, была освещена разрывами снарядов, мин и осветительными ракетами. Нева пересекалась множеством трассирующих пуль. Фашисты не жалели снарядов и мин.

Я находился в овраге и видел, как грузились три лодки ящиками с минами и патронами. Потом в лодки сели солдаты. Вот они начали грести. Первая лодка от берега отошла недалеко и была раздавлена льдинами. Второй удалось пробиться сквозь плывущие льдины, но она была разбита снарядом. Третью лодку выбросило вместе со льдиной обратно на берег.

Поступил приказ переправу отложить.

Следующая ночь выдалась тихой. На Неве ни единой льдинки, только у берегов кое-где уцелевший от разрывов припай. С помощью других солдат я погрузил в легкую двухвесельную лодку радиостанции «РЛ-6», «Мороз» и два вещмешка батарей питания. Винтовку положил вдоль борта. Сто пятьдесят патронов к ней и подсумки с гранатами были при мне. В лодке разместилось еще пять незнакомых солдат. Нас оттолкнули. Со мной на корме сидел обстрелянный сорокапятилетний солдат. За веслами сидел такой же. Оба они, как я понял, обстановку на плацдарме знали хорошо и на переправе были не один раз. Как только наша лодка отошла от берега, мой сосед по-отечески стал объяснять мне, как вести себя на переправе. Ремень с патронами и гранатами он рекомендовал расстегнуть и положить на дно лодки. Посмотрев на мои четыре гранаты РГД и четыре лимонки, он сказал:

– Маловато. На плацдарме это самое главное оружие.

Слева, справа, сзади и спереди шли другие лодки. Всего, как мне запомнилось, было около десяти.

До середины Невы все лодки дошли благополучно. Была полнейшая тишина. Ни единого выстрела ни с нашей стороны, ни со стороны фашистов. Но вдруг Нева осветилась сразу десятками ракет. Стало светло, как днем. Моментально по лодкам фашисты открыли артиллерийский, минометный и пулеметный огонь. Вокруг нас вода закипела от сплошных взрывов. К нашей лодке потянулись две линии трассирующих пуль двух крупнокалиберных пулеметов. Солдат, сидевший на веслах, перестал грести. Мы все по его команде нагнулись, притворившись убитыми. Неуправляемую лодку развернуло и понесло вниз по течению. На наше счастье, у самого носа нашей лодки пулеметная очередь оборвалась. Страшно чувствовать свое бессилие перед смертельной опасностью.

Как только мы почувствовали, что прямой огонь по нам прекратился, мы сразу же бросились грести изо всех сил, и не только уцелевшими веслами, но всем, что оказалось под руками. Я греб руками. В этом кромешном аду наша лодка была единственной, достигшей левого берега. Как только лодка коснулась берега, сразу же все из нее выскочили с личным оружием. Несколько позже я перенес из лодки рации и батареи и сложил их в какой-то щели на берегу. Огонь не прекращался. Вблизи я заметил кучи коряг. Я залег между ними. Когда рассвело, я увидел, что от осколков меня прикрывали своими телами груды замерзших павших наших солдат. Вокруг воронки было много разбитого оружия. У самого берега поврежденные понтоны, разбитые плоты, кругом павшие наши солдаты. Одни не успели достичь берега, были в воде. Другие успели, но осколки скосили их уже на берегу. Множество разбитого разного военного имущества. С большим трудом, передвигаясь где согнувшись, где по-пластунски, я дошел до землянки радистов.

С помощью Лужкова и Гайдаша я перенес в нее доставленное с правого берега. Несмотря на то что несколько батарей оказались пробитыми осколками мин, а приемники поцарапаны, мои новые товарищи сказали: «Повезло».

Наша радиостанция была единственной постоянной на плацдарме. Другие приносились ударными группами на время отдельных операций. Начальником у нас был сержант Колов, ленинградец, двадцати четырех лет. Человеком он был обстрелянным, кадровым пограничником. Он был из тех, кто еще в сентябре сорок первого выбил фашистов из Мги и три дня ее удерживал. Службу он знал хорошо. К нам, подчиненным, всегда относился с уважением и заботой. Радистами кроме меня были мой одногодок девятнадцатилетний Лужков и Гайдаш, украинец, в два раза