Императрица пробыла в Хиросиме около месяца. Ее время было заполнено посещением госпиталей, куда прибывали раненые солдаты императорской армии. Харуко показывала всем японским женщинам: война – занятие не только мужское.

20 марта в Симоносэки начались переговоры о прекращении войны. Японская армия одерживала победу за победой, она уже овладела Порт-Артуром (Люйшунькоу), Далянем (Дальний) и портом Вэйхавэй, большая часть китайского флота была уничтожена.

Ли Хунчжан, главный министр китайского правительства, приплыл просить мира в сопровождении 125 человек. Но уже 24 марта на него было совершено покушение. Очередной «патриот» по имени Кояма Тоётаро подбежал к «корзине» (каго), в которой несли министра, и выстрелил в него. Пуля задела по касательной щеку, рана оказалась легкой. Схваченный полицией Кояма показал: он хотел сорвать переговоры и добиться продолжения войны с Китаем. Сообщников у Кояма не оказалось.

Кобаяси Киётика. Мирные переговоры в Симоносэки. Переговоры проходили в ресторане «Сюнпанро». Ито Хиробуми сидит, Муцу Мунэмицу (справа от него) и Ли Хунчжан стоят

В качестве знака сострадания Харуко послала в Симоносэки бинты. Мэйдзи был тоже возмущен и повелел своим подданным сделать все возможное, чтобы не позорить Японию. Увидев его реакцию, подданные, точно так же как это было четыре года назад после покушения на цесаревича Николая, завалили главного министра Китая подарками и письмами сочувствия. Ли начинал переговоры с просьбы о перемирии, но японские переговорщики (премьер Ито Хиробуми и министр иностранных дел Муцу Мунэмицу) выставили такие жесткие условия, что он решил сразу перейти к заключению мирного договора. Теперь же, чувствуя свою вину за случившееся, Мэйдзи подписал распоряжение о предоставлении перемирия сроком на три недели. Правительству пришлось учесть, что после покушения мировое общественное мнение стало склоняться в пользу Китая. Перемирие, правда, не распространялось на Тайвань и Пескадорские острова (Пэнхуледао).

Перемирие и международное общественное мнение не избавили Китай от огромных потерь, зафиксированных в мирном договоре, заключенном в Симоносэки 17 апреля: Корея отказывалась от вассальных отношений с Китаем и становилась независимой, к Японии отходили Тайвань, Пескадорские острова и южная часть Ляодунского полуострова, Китай выплачивал контрибуцию в сумме 200 млн таэлей (около 300 млн иен). Она превышала годовой доход китайского правительства в три раза! Кроме того, для японцев открывались четыре китайских порта, им разрешалось заниматься предпринимательством на территории Китая, Япония получала статус наибольшего благоприятствования. Несмотря на сверхвыгодные условия договора, многие японцы восприняли его с негодованием, ибо рассчитывали, что японская армия должна дойти до Пекина[239]. В Японии существовали «ястребы» с оперением различных оттенков, «голубям» среди них места не находилось.

После заключения Симоносэкского договора корейский ван Коджон отправил Мэйдзи телеграмму, в которой сердечно поблагодарил того за помощь в обретении независимости. Американская газета «Нью-Йорк сан» в своей декабрьской передовице превозносила заслуги Мэйдзи в деле превращения Японии в современную державу и сравнивала его с римским Августом, английским королем Альфредом, Наполеоном, Вильгельмом I и приходила к выводу, что такого монарха на свете еще никогда не было[240]. Трудно отделаться от ощущения, что журналисты неплохо заработали на этой публикации.

Хотя Китай и согласился на все требования Японии и Ли Хунчжан подписал мирный договор, уже 23 апреля Россия, Франция и Германия потребовали, чтобы Япония вывела свои войска с Ляодунского полуострова. Япония была вынуждена принять это условие, осознав еще раз, что в этом мире правит только сила. В это время основным дальневосточным портом, который использовал русский флот, был Нагасаки. Именно в Нагасаки хранился месячный неприкосновенный запас для Тихоокеанской эскадры. Казалось бы, что Япония может этим воспользоваться к своей выгоде, но это только казалось.

Уступая тройственному нажиму, Япония предприняла меры для «спасения лица». Ито Хиробуми боялся, что объяви Япония об отказе от Ляодуна прямо сейчас, Китай вообще откажется от ратификации договора. Поэтому японское правительство объявило о «добровольном» отказе от Ляодунского полуострова только 10 мая, через день после обмена ратификационными грамотами с Китаем.

Но обмануть никого не удалось, и реакция «простых» японцев не заставила себя ждать: они негодовали. Желая напомнить ученикам об «особом» статусе Ляодуна, многие учителя стали закрашивать полуостров в особый цвет[241], Токутоми Сохо завернул в носовой платок горстку Ляодунской земли – в память о том, что полуостров был несколько дней японским. Многие годы он хранил ее возле своего письменного стола. Отец Николай стал получать письма с угрозами, в семинарии били окна, правительство выделило миссии охрану. А ведь отец Николай исправно молился за здоровье Мэйдзи и служил панихиды по японским православным воинам, которые погибли на полях сражений! Причем он молился одновременно с императором. Только тот совершил приношения душам погибших в святилище Ясукуни, а Николай молился в своем Воскресенском соборе. Впервые в истории император почитал души своих подданных. Следуя за своим мужем, Харуко появилась в святилище на следующий день[242].

Хотя в официальной переписке Мэйдзи и называл бывшего цесаревича Николая и нынешнего российского императора Николая II своим «братом», этого оказалось явно недостаточно для бесконфликтного разрешения территориального вопроса. Тем не менее европейские державы и Америка исполнились уважения по отношению к силе Японии и позволили ей начать расширять свои владения. Это, однако, не слишком повлияло на отношение к иностранцам внутри самой Японии. Торговцы и владетели гостиниц продолжали придерживаться «двойных стандартов» – цены для японцев и иноземцев были разными. Но дело было не только в том, чтобы получить с богатого клиента «по справедливости». Японцы не шли работать в иностранные компании, а если и шли, то только для того, чтобы набраться опыта и перейти в японскую фирму с худшими условиями оплаты и труда. Взаимные предрассудки и недоверие делали совместное существование не слишком удобным, лозунг «Япония для японцев» носился в воздухе[243].