– Нет.

– Напрасно. Уверяю вас, меня нечего бояться. Я решил вам помочь.

– Спасибо, Жан. Скоро ли рассветет в лесу?

– Через час с небольшим. Только звери задолго чуют наступление рассвета. Через час будет все видно. Позвольте ваш нож, Папийон.

Я дал, не раздумывая. Он отошел шага на два-три и срубил ветку кактуса. Протянул мне большой кусок, другой взял себе:

– Выпейте воду, что внутри, и освежите лицо.

Из этой своеобразной раковины я напился и умылся. А вот и рассвет. Жан вернул мне нож. Я зажег сигарету, он тоже закурил. Мы тронулись в путь. Нам пришлось пересечь порядочно труднопроходимых участков, и к полудню мы достигли окрестностей лагеря Инини, не встретив на своем пути ни добрых людей, ни лихих.

Мы приблизились к главной дороге, ведущей в лагерь. По одну сторону широкой просеки была проложена узкоколейка.

– Это железная дорога, – сказал Жан, – но по ней ходят только вагонетки, их толкают китайцы. От вагонеток стоит такой страшный шум, что слышно издалека.

Мы стали свидетелями прохода такой вагонетки. Спереди поставлена скамейка, на ней сидят два багра. Сзади два китайца с длинными шестами, которые служат им тормозом. Из-под колес летят искры. Жан пояснил, что шесты снабжены стальными наконечниками и ими пользуются как для толкания, так и для торможения.

На дороге полно народу. Идут китайцы. У некоторых с плеч свисают лианы, другие несут диких свиней, у третьих – связки пальмовых веток. Похоже, все направляются в лагерь. Жан пояснил, что есть несколько причин для выхода в буш: охота на дикую птицу; за лианами, которые идут на изготовление мебели; за пальмовыми ветками для плетения матов, чтобы защитить от жаркого солнца грядки с овощами; лов бабочек, насекомых, змей и так далее. Некоторым китайцам разрешается выходить в лес на несколько часов после того, как они сделают положенную работу. К пяти часам вечера они должны быть в лагере.

– Послушай, Жан, вот твои пятьсот франков и ружье (которое я заблаговременно разрядил). У меня есть нож и тесак. Можешь уходить. Спасибо. Да вознаградит тебя Бог еще больше за помощь несчастному, который пытается начать новую жизнь. Ты не подвел меня. Еще раз спасибо. Надеюсь, когда-нибудь ты расскажешь об этой истории детям, и скажешь им: «Этот каторжник был хороший парень, я нисколько не раскаиваюсь, что помог ему».

– Месье Папийон, уже поздно, и я не успею уйти далеко до ночи. Держите ружье. Я останусь с вами до завтрашнего утра. Если позволите, мне хотелось бы самому остановить китайца по вашему выбору, чтобы он пошел и предупредил Квик-Квика. Он не испугается так, как при виде белого беглеца. Разрешите мне выйти на дорогу. Если даже и подвернется багор, то, увидев меня здесь, он не заметит ничего странного. Скажу, что ищу палисандровое дерево для мебельного комбината «Сенфорьен» в Кайенне. Положитесь на меня.

– Ну ладно, в таком случае ты хоть ружье возьми – безоружный человек в джунглях выглядит подозрительно.

– Тоже верно.

Жан вышел на дорогу. Договорились так: если появится китаец и он мне понравится, я тихонько свистну.

– Здлавствуй, холосый человека, – сказал маленький старый китаец на ломаном французском. Он нес на плече порядочный кусок капустной пальмы – великолепная еда. Я свистнул, мне понравился этот вежливый старичок, поприветствовавший Жана первым.

– Здравствуй, шин. Постой, надо поговорить.

– Ичито хотеть холосый человека?

И китаец остановился.

Они болтали больше пяти минут. Я не слышал, о чем шел разговор. Появились еще два китайца. Они несли на шесте большую лань – ноги привязаны к шесту, а голова волочится по земле. Черного они не приветствовали и прошли мимо, а вот соотечественнику бросили несколько слов на своем языке, и он им ответил тоже коротко.

Жан повел старика в лес. Подошли ко мне. Приблизившись, китаец подал мне руку:

– Твоя фруфру (бежал)?

– Да.

– Откуда?

– С Дьявола.

– Холосо, холосо.

Он смеется и смотрит на меня глазами-щелочками.

– Холосо, холосо. Твоя как зовут?

– Папийон.

– Моя не знает.

– Я друг Чана. Чана Вокьена, брата Квик-Квика.

– Аха?! Холосо, холосо.

Он снова пожал мне руку:

– Твоя ичито хотеть?

– Передать Квик-Квику, что я здесь и жду его.

– Моя не мозет.

– Почему?

– Квик-Квик украл шестьдесят утка начальник лагерь. Начальник лагерь хотеть убить Квик-Квик. Квик-Квик фруфру.

– Давно?

– Два месяца.

– Ушел морем?

– Моя не знает. Моя ходить лагерь, говорить другой китаец, холосая друг Квик-Квик. Он решает. Твоя сидит здесь. Моя вернется эта ночь.

– В каком часу?

– Моя не знает. Моя придет, несет есть, сигареты. Твоя не делает здесь огонь. Моя свистеть «Ла Мадлон»[11]. Твоя слышит, твоя выходит дорогу. Поняла?

– Понял.

И китаец ушел.

– Что скажешь на это, Жан?

– Вы ничего не теряете; если хотите, можем вернуться по нашим следам в Куру. Там я раздобуду лодку, еду и парус, и вы сможете выйти в море.

– Жан, я направляюсь очень далеко, а одному бежать невозможно. Спасибо за предложение. Может быть, в худшем случае придется его принять.

Китаец оставил нам большой кусок капустной пальмы, и мы принялись за него. Блюдо свежее и приятное, с резко выраженным привкусом ореха. Жан вызвался подежурить. Я полностью ему доверяю. Натер себе лицо и руки табачным соком, так как уже начали донимать комары.

– Папийон, свистят «Ла Мадлон».

Жан только что меня разбудил.

– Который час?

– Еще не поздно. Может быть, девять часов.

Мы выбрались на дорогу. Ночь темная, хоть глаз выколи. Свистевший приблизился, я ответил. Он подошел еще ближе. Чувствуется, где-то рядом, но я его не вижу. Так, свистя по очереди, подошли друг к другу. Их трое. Каждый пожал мне руку. Скоро должна взойти луна.

– Давайте присядем у дороги, – предложил один из них на прекрасном французском, – в темноте нас никто не увидит.

К нам присоединился Жан.

– Сначала поешьте, а потом будем разговаривать, – сказал образованный китаец.

Мы с Жаном принялись за горячий овощной суп. Он нас хорошо согрел. Съели не весь, оставили про запас. Выпили горячего сладкого чая с мятой. До чего хорошо!

– Ты близкий друг Чана?