– Незачем тебе мокнуть, – сказал он мне.

Дождь прекратился. По солнцу можно было определить время: между десятью и одиннадцатью. Под сильным ливнем одна из насыпей провалилась. Я подошел поближе к яме, чтобы посмотреть, в каком она состоянии. Дождь не успел погасить огонь полностью. Из бесформенной кучи все еще поднимался дым. Я просто не поверил своим глазам. Протер их и снова уставился на яму: из-под древесного угля торчали ботинки – пять штук. Тут же сообразил, что ботинки не просто лежат носком вверх, а надеты на ноги. Значит, трое жарятся в дымной груде. Моя первая реакция не нуждается в объяснении: по спине пробежал холодок. Я наклонился и, отбросив пинком наполовину обуглившееся бревно, увидел шестой ботинок.

Да, этот Квик-Квик очень скор на расправу. Сначала заманивает к себе простофиль, а потом одного за другим превращает в золу и пепел. Под впечатлением от подобной картины я отпрянул от угольной ямы и пошел на солнышко к расчищенному месту. Надо было согреться. Да, в этой духоте я вдруг почувствовал, что озяб и что мне крайне необходимо постоять под лучами тропического светила.

Читатель может не поверить мне на слово. Он подумает, что было бы логичнее, если бы меня прошиб пот при подобном открытии. Но нет же – меня сковал жуткий холод, и моральный, и физический. Уже потом, час спустя, если не больше, на лбу появилась испарина, и капли пота потекли по щекам. Раз за разом я стал про себя повторять: «Если я до сих пор жив с кучей денег в гильзе, то это просто чудо. Наверное, он меня приберегает, чтобы выстелить моим трупом дно третьей угольной ямы».

Вспомнил, как брат его Чан рассказывал, что Квик-Квик был осужден за пиратство и убийство на джонке. Лодку захватили с целью грабежа, но когда при этом вырезали и всю семью, то, конечно же, под голый разбой подвели некие политические мотивы. Для таких ребят убить, зарезать ничего не стоит – дело привычное. По сути, я здесь пленник. Положение, прямо сказать, хуже не придумаешь.

Пораскинем мозгами. Если пришить Квик-Квика на острове и, в свою очередь, сунуть в угольную яму, все будет шито-крыто. Но свинья не захочет мне повиноваться, эта глупая прирученная чушка ни черта не смыслит по-французски. Выходит, с острова не выбраться. Под дулом его можно заставить перевести меня на другой берег, но тогда ничего другого не остается, как только убить потом. Труп сбросить в трясину, и он исчезнет, но ведь должна же быть какая-то причина, что он их не топит, а сжигает, хотя утопить гораздо легче. Плевать мне на багров, но вот его дружки-китайцы, если только пронюхают, что это я убил Квик-Квика, вмиг превратятся в охотников за скальпами, а при их знании буша мне несдобровать.

У Квик-Квика только лишь одноствольная шомполка, но он с ней не расстается даже тогда, когда готовит обед. Он и спит с ней, и с собой прихватывает каждый раз, когда ему, что называется, приспичит. Нож все время придется держать открытым, но ведь когда-то надо и спать! Хорошего напарника я подобрал себе в дорогу!

Целый день я ничего не ел. И решения еще никакого не принял, когда услышал, что кто-то напевает. Это возвращался Квик-Квик. Спрятавшись за куст, я стал за ним наблюдать. Он идет и несет на голове пакет, а когда почти поравнялся с островом, я вышел из-за куста. Улыбаясь, Квик-Квик передал мне свою ношу, завернутую в мешок из-под муки, выбрался на берег рядом со мной и направился к хижине. Я последовал за ним.

– Хорошие новости, Папийон. Шоколад вернулся. Лодка пока при нем. Он говорит, что она спокойно выдержит груз в пятьсот килограммов и более без всякой осадки. А то, что ты держишь в руках, – это мешки для главного паруса и кливера. Первая партия. Завтра принесем остальные. Ты пойдешь со мной и сам посмотришь лодку – годится или нет.

Все это Квик-Квик объясняет, не поворачивая головы в мою сторону. Мы идем гуськом: впереди чушка, за ней он, а следом я. Лихорадочно соображаю: не похоже, чтобы он намеревался запихнуть меня в угольную яму. Зачем тогда ему брать меня с собой осматривать лодку? Уже понес затраты на побег – вот мешки купил.

– Яма-то обвалилась. Дождь, черт его побери! Налило столько воды, что все раскисло. В этом нет ничего удивительного.

Но он и не подумал взглянуть на яму, а вошел прямо в хибару. Я не знал, что сказать и что предпринять. Притвориться, что ничего не заметил, вряд ли пройдет. Довольно-таки странно пребывать целый день на острове и ни разу не подойти к яме, до которой от жилья всего-то метров двадцать пять.

– У тебя же огонь погас.

– Да? Не обратил внимания.

– Значит, ты ничего не ел?

– Нет. Но я и не голоден.

– Нездоровится?

– Нет.

– Тогда почему же не поел супу?

– Сядь, Квик-Квик. Надо поговорить.

– Позволь сначала развести огонь.

– Не надо. Хочу с тобой поговорить, пока еще светло.

– Что случилось?

– А то, что яма обвалилась и обнажила трех человек, которых ты поджариваешь в ней. Можешь ты это объяснить?

– Ах вот что тебя беспокоит! – И, нисколько не смутившись, он посмотрел мне прямо в лицо. – После такого открытия ты места себе не находишь. Понимаю, это вполне естественно. Счастье еще, что ты не запорол меня ножом в спину. Послушай, Папийон, эти трое были ищейками. С неделю, точнее, десять дней тому назад я продал Шоколаду хорошую партию древесного угля. Китаец, которого ты видел здесь, помог мне вытащить мешки с острова. Сложное это дело: с помощью веревки длиной более двухсот метров приходится тянуть целый поезд из мешков по трясине. Короче, отсюда до ручья, где стояла пирога Шоколада, мы порядком наследили. Некоторые старые мешки прохудились, и из них вываливался уголек. По этим следам и стал кружить первый охотник. По крику зверей я понял, что в буше творится неладное. Я его засек, а он меня не заметил. Зайти с противоположной стороны и, сделав полукруг, напасть сзади никакого труда не составило. Дурень отправился на тот свет, даже не увидев, кто его порешил. Я тебе уже говорил, что трясина засасывает людей, но через несколько дней она выбрасывает трупы на поверхность. Поэтому я притащил его сюда и свалил в яму.

– А другие двое?

– С другими произошло то же самое за три дня до твоего прихода. Ночь выдалась очень темная и тихая, что редко случается в буше. Те двое уже с вечера ошивались вокруг острова. Один охотничек, когда дым гнало прямо на них, время от времени покашливал. По кашлю я и определил их присутствие. Перед самым рассветом я рискнул перейти трясину со стороны, противоположной той, где слышался кашель. Если ближе к делу, то первой ищейке я перерезал горло. Он даже не пикнул. А второй, вооруженный охотничьим ружьем, проявил неосторожность и обнаружил себя – ему так не терпелось поскорее узнать, что же творится на острове. Я сделал один выстрел, но, поскольку он был еще жив, пришлось дорезать ножом. Вот, Папийон, пожалуй, и все о той троице, которую ты видел в угольной яме. Два араба и француз. Пришлось мне с ними повозиться, прежде чем перетащил всех на остров. Хитрая штука, надо сказать, нести покойника на плече через трясину. И тяжелые были, сволочи.