– Так что мне делать? – спросил Микаэль Бельман и посмотрел на фьорд.

– Во-первых, я поверить не могу, что ты сделал то, что сделал, – сказала Исабелла Скёйен, расхаживавшая из стороны в сторону у него за спиной.

– Это произошло так быстро, – пробормотал Микаэль, сосредоточившись на собственном прозрачном отражении. – Я не успел подумать.

– Нет, ты успел подумать, – произнесла Исабелла. – Только ты не успел оценить перспективу. Ты успел подумать, что он застрелит тебя, если ты попробуешь вмешаться, но не успел подумать о том, что собравшаяся в зале пресса расстреляет тебя, если ты этого не сделаешь.

– Я был без оружия, у него был револьвер, и никто даже не подумал бы вмешаться, если бы этому идиоту Трульсу не взбрело в голову, что ему представилась возможность поиграть в героя. – Бельман покачал головой. – Но он всегда был безумно влюблен в Уллу, бедняжка.

Исабелла застонала:

– Трульс не мог бы поступить более хитро, если бы хотел уничтожить твое реноме. Первое, о чем люди думают, справедливо или нет, – это трусость.

– Полегче! – прошипел Микаэль. – Не вмешался не только я, там сидели полицейские, которые…

– Она твоя супруга, Микаэль. Ты сидишь в первом ряду ближе всех к ней, и, несмотря на то что это твои последние дни на службе, ты являешься начальником полиции. Ты как бы должен быть их лидером. А теперь ты станешь министром юстиции…

– Значит, ты думаешь, я должен был дать себя застрелить? Потому что Смит на самом деле выстрелил. И Трульс не спас Уллу! Разве это не доказывает, что я, начальник полиции, верно оценил ситуацию, а инспектор Бернтсен, действовавший по собственной инициативе, совершил грубую ошибку? Да, поставил под угрозу жизнь Уллы.

– Конечно, именно так мы и должны попытаться это представить, но я просто говорю, что это может быть трудно.

– Ну и что, черт возьми, в этом такого трудного?

– Харри Холе. Он предложил себя в заложники, а не ты.

Микаэль развел руками.

– Исабелла, всю эту ситуацию спровоцировал Харри Холе тем, что разоблачил Смита как убийцу. На самом деле он вынудил Смита схватить револьвер, лежавший прямо перед ним. Вызвавшись в заложники, Харри Холе просто взял на себя ответственность за то, в чем был повинен.

– Да, но мы сначала испытываем чувства, а потом начинаем рассуждать. Мы видим мужчину, который не вмешивается в происходящее ради спасения своей жены, и чувствуем презрение. Потом начинаются, как нам кажется, холодные объективные рассуждения, но в них мы сами, даже обладая новой информацией, ищем аргументы в пользу того, что́ сначала почувствовали. Это необдуманное презрение дураков, Микаэль, но я совершенно уверена, что именно его испытают люди.

– Почему?

Она не ответила.

Он повернулся к ней и встретился с ней взглядом.

– Вот именно, – сказал он. – Потому что ты сама сейчас испытываешь это презрение?

Микаэль увидел, как крылья замечательного nasus[60] Исабеллы Скёйен разошлись в разные стороны, когда она сделала глубокий вдох.

– Ты очень многогранный, – сказала она. – У тебя множество качеств, которые вознесли тебя туда, где ты находишься.

– И?..

– И одно из них – это твоя способность уйти в укрытие и позволить другим принять удар на себя в тех случаях, когда трусость оправданна. Но в данном случае ты забыл, что в зале находится публика. И не просто публика, а самая плохая из всех возможных.

Микаэль Бельман кивнул. Норвежские и иностранные журналисты. Им с Исабеллой предстояла большая работа. Он поднял большой бинокль из Восточной Германии, который лежал у нее на подоконнике, наверняка подарок от поклонника, и направил его на фьорд. Там он кое-что заметил.

– Как думаешь, какой исход для нас стратегически предпочтительнее? – спросил он.

– Прошу прощения, милейший? – произнесла Исабелла.

Несмотря на то что она выросла в деревне, а может быть, именно поэтому, она использовала старомодные речевые обороты, принятые в высшем обществе Западного Осло, однако без особого успеха. Взросление в Восточном Осло нанесло ей непоправимый урон.

– Лучше, чтобы Трульс умер или чтобы выжил? – В бинокле мелькнуло кое-что. Бельман навел резкость.

Прошла секунда, прежде чем он услышал ее смех.

– А это еще одно твое качество, – сказала она. – Ты можешь отключить все чувства, когда того требует ситуация. Это причинит тебе вред, но ты справишься.

– Чтобы умер, да? Тогда покажется неоспоримым, что он принял неверное решение, а мое было правильным. И тогда у него нельзя будет взять интервью, и это дело скоро забудется.

Он почувствовал ее руку на пряжке своего ремня одновременно с тем, как она прошептала прямо ему в ухо:

– Ты хотел бы, чтобы в следующем сообщении на твоем телефоне говорилось, что твой лучший друг умер?

Там была собака. Далеко во фьорде. Куда, черт возьми, она направляется?

Следующая мысль пришла машинально.

Это была новая мысль. Мысль, которая, вообще-то, раньше ни разу за сорок лет жизни не приходила в голову начальнику полиции и будущему министру юстиции Микаэлю Бельману.

Куда мы, в сущности, направляемся?

В одном ухе у Харри раздавался высокочастотный свист, глаз заливала его собственная кровь, а удары так и сыпались. Он больше не ощущал боли, только то, что в салоне становится холоднее, а мрак – плотнее.

Но он не ослаблял хватки. Он столько раз ослаблял ее раньше. Уступал боли, страху или желанию умереть. Уступал и примитивному эгоистичному инстинкту выживания, который брал верх над стремлением к безболезненному ничто, ко сну, ко мраку. Инстинкту, благодаря которому он находился здесь. Все еще здесь. И на этот раз он не ослабит хватки.

Мышцы челюстей напряглись так, что дрожало все тело. А удары все не прекращались. Но он не ослаблял хватки. Давление в семьдесят килограммов. Если бы ему удалось захватить все горло, он смог бы остановить кровоснабжение мозга, и Смит довольно быстро потерял бы сознание. Просто перекрыть доступ воздуха, и все будет кончено через несколько минут. Очередной удар в висок. Харри почувствовал, что его собственное сознание помутилось. Нет! Он дернулся на сиденье и крепче сжал челюсти. Держаться, держаться. Лев. Водяной буйвол. Харри дышал через нос и считал. Сто. Удары продолжались; но разве не стали промежутки между ними длиннее и разве сила их не уменьшилась совсем немного? Пальцы Смита легли на лицо Харри, он пытался оторвать его от себя. Сдался, отпустил. Неужели мозгу Смита наконец-то не хватает кислорода и он перестает работать? Харри почувствовал облегчение, проглотил еще немного крови Смита, и в тот же момент ему явилась мысль. Пророчество Валентина.